День козла - [40]

– Музей не подходит, – возразил Гаврилов. – Он среди старых построек располагается. Объектов, возвышающихся на местности, и, значит, привлекательных для снайпера, нет. Если он и будет стрелять, то по машине, из какой-нибудь подворотни. Нам несколько кварталов оцеплять придется, дворы, сады да огороды прочесывать. А там черт ногу сломит.

– Смотри, как соображает! – уважительно указал Сорокину на милиционера полковник. – Прямо специалист-антикиллер!

– Или киллер, – съязвил майор, но предложение похвалил. – Подполковник дельно говорит. Надо другое место для засады искать.

– Я знаю такой объект! – хлопнул по столу ладонью Коновалов. – Дом Дарьи Душновой, целительницы, мать ее в душу. Ты, майор, утечку информации обеспечишь. Заявишься сегодня вечером к Дарье под видом… Да под своим видом! И скажешь ей – под великим секретом, разумеется, – что завтра с утра к ней Первый президент пожалует. Часам к одиннадцати. Озадачишь ее, чтобы встретила, как положено – в хате прибралась, полы помыла… Ну, баба есть баба, для нее это распоряжение покажется вполне естественным. Ну, а ты вроде как из президентской команды, и посещение это готовишь. Наврешь, короче говоря, что-нибудь в этом роде – не мне тебя, чекиста, вранью учить. Но, самое главное, – поднял полковник указующий перст, – предупреди, чтоб – ни гу-гу о визите. И к утру весь Козлов знать будет, что к Дарье сам президент в гости пожалует.

– А на самом деле к ней никто не приедет! – догадался Гаврилов.

– Джип приедет с водителем. Я там бывал, рекогносцировку провел. Поразить цель возле дома Душновой, оставаясь на безопасном расстоянии, снайпер сможет только с двух точек. Из здания школы или с крыши элеватора. А уж эти две точки мы запросто заблокируем. Причем элеватор для снайпера выглядит предпочтительнее. Расстояние до дома целительницы – всего метров четыреста. И все окрестности – как на ладони. Из школы стрелять сложнее – намного дальше, и обзор – только с чердака. А на него в будний день попасть сложнее.

– Чердаки мы по вашему распоряжению еще неделю назад проверили и опечатали, – подтвердил Гаврилов. – А на элеваторе… Уборочная началась, кого там только нет. И местные работяги, и сдатчики зерна, и приезжие жучки-перекупщики.

– Вот мы втроем на элеватор и пойдем, – согласился полковник. – А школу трое моих ребят на себя возьмут. Ну и, естественно, приданные милицейские силы, – он кивнул Гаврилову:– Ты, Иван, позаботься, чтобы мы на элеваторе, не вызывая ничьих подозрений, появиться смогли.

– Да запросто. Скажу, что вы – товарищи из УВД области, из отдела борьбы с преступлениями в сфере экономики. Походите, посмотрите, как хлебные госрезервы хранятся. Я ж говорю – уборочная, так что комиссиями да проверяющими директора элеватора нынче не удивишь.

Сорокин вспомнил инспектора по хлебозаготовкам, с которым познакомился в гостинице, его бьющую через край влюбленность в свое ремесло, и позавидовал опять, что тот не ловит потенциальных убийц, а занимается спокойным, нужным для всего населения делом, о котором можно с восторгом рассказывать соседу по номеру.

– Так что за работу, товарищи, – резко прервал разговор Коновалов. – Завтра в восемь утра собираемся здесь. Определимся, где милицейское оцепление разместить, чтоб в глаза не бросалось. Думаю, в десять-половине одиннадцатого снайпер будет уже на огневом рубеже. В одиннадцать к дому Душновой подъедет джип. Водителя я проинструктирую, чтоб не высовывался. Стекла в машине тонированные, так что киллер ни черта не увидит. Будет ждать, когда президент появится. А тут мы на него навалимся – с тыла.

– А как мы того киллера от прочих граждан отличим? – простодушно спросил, протягивая для прощания руку, Гаврилов.

– Просто, – пожал плечами полковник. – Кого застанем с винтовкой в руках – того и возьмем.

XXI

Закатное солнце уже утонуло в пойменном лесу за городом, когда Сорокин, застращав целительницу предстоящим визитом высокого гостя, вернулся, наконец, в Дом колхозника.

В распахнутое настежь окно в комнату влетал остужающий ветерок. Сосед-хлебинспектор, как прозвал его про себя для краткости майор, уже был в номере. Он обрадовался шумно, сразу полез в холодильник и достал початую бутылку, тарелку с крупнонарезанными кусками копченого сала, палку остро пахнущей дымком колбасы.

– Вот, все свеженькое, местного, так сказать, производства, – хлопотал сосед. – Уж чего есть в нынешних антинародных реформах хорошего – так это то, что в крестьянских хозяйствах переработку наладили. В каждом уважающем себя колхозе или акционерном обществе мельничка своя обязательно, хлебопекарня, колбасный цех. А уж продукция – объеденье! Та же колбаска – никакой целлюлозы, что в столичных мясокомбинатах в фарш пихают. И свининка, и говядинка – наши, отечественные. На травке степной, душистой да на зерне, солнышком напитанном, нагулены. Никаких биодобавок, гормонов и прочей гадости. Да у наших: крестьян на это и денег нет! И скот, и пшеничка здоровые, натуральные, – воркуя так, сосед наливал в стаканчики из бутылки. – А вот отведайте самогоночки местной. Слеза, право слово – слеза! Я уж не удержался, принял без вас стопочку – прямо Христос босиком по душе пробежал. Градусов семьдесят – и опять же, из чистого хлебушка выгнана. Не то, что химические ретификаты. Они ж на водочных заводах только этикетки разные да красивые лепят, а спирт из одной бочки льют – технический. Продукт перегонки нефти. Бр-р-р, – содрогнулся, вспомнив, видимо, качество той водки, хлебинспектор. – Я ее казенкой зову. А самогоночка – целебный продукт! Если от водки народ бесится, друг на дружку кидается, то от самогоночки добреет душой, песни поет. От чего так русский человек патриотизмом да душевностью по всему миру славится? Да от нее, родимой, – кивнул он на бутылку.