День, когда мы будем вместе - [20]

– Именно до т о г о, – поддержал его я. – А как преодолели в себе холопство и страх, так стали по духу казаками.

Профессор, услышав, как костяшки его ладони с грохотом припечатались к столу, недобро глянул на меня и сказал:

– Вы хуже, чем националист. Вы – этнический террорист.

– Статья такая – то УК РФ, год условно или расстрел, – с улыбкой закрыл я тему. – Может, для разнообразия делом займемся?

Он поскреб голову (ну, не поскреб – потрогал, всё же профессор!), покрытую жидким волосом без определенного цвета, цокнул языком и сказал:

– Ох, и намаюсь я, похоже, с вами, господин Некляев! Ваш брат – чемпион часто ведет себя высокомернее английского лорда.

– У меня нет брата чемпиона, господин Перчатников, – ответил я. – Самому же мне до чемпионства во всех смыслах очень далеко. Что же касается английского лорда, то у него, видимо, есть для высокомерия очень серьезные основания.

– Ладно, – дергано кивнул он мне, – к делу. Я познакомился с вашими заметками и хочу вам заявить, что вы не выполнили главного нашего требования: полной и безоговорочной искренности клиента. Максимальный процент искренности в отдельных местах вашего мемуара едва дотягивает до пятидесяти. Нельзя пожарить яичницу без яиц, знаете ли.

– Почему же? – возразил я. – А яичный порошок на что?

– Правильно! – оживился профессор. – Вот вы нас этим порошком и потчуете. Тимофей Бенедиктович, дорогой, давайте с вами договоримся так: или вы рассказываете все, как на духу, или мы тихо – мирно расстаемся без взаимных претензий. Оплатите проживание – и нах хаус цурюк!

– Прямо-таки цурюк! – засмеялся я. – А если мне здесь нравится? Я, кстати, снова писать здесь начал. Ночью сделал несколько приличных набросков. С Антипом Илларионовичем, майором запаса французских бронетанковых войск, у нас опять же недурной джазовый дуэт образовался. Подумываем сейчас о фестивале в Монтрё. Я готов отвечать искренне на все ваши вопросы.

– Слава Богу! – воскликнул профессор и бегло перекрестился. – Вы поймите одно: если я что-то хочу о вас знать э т а к о г о, то для вашего же блага.

Он пружинисто поднялся, без нужды подошел к окну, дунул на горшечное растение, которое я знал по прозвищу «денежное дерево», и спросил безразличным тоном:

– Как вы считаете т е п е р ь, с какой целью пан Гжегош привез с собой именно двух девушек?

– На его месте и с его возможностями можно было бы привезти и трех – полную блондинку, худую брюнетку и упитанную шатенку, – сказал я. – Вы какую бы себе взяли? Я лично – упитанную шатенку. Он ведь занимал высокий пост в этом их протестном движении. С Лидией он спал, а по Агнешке страдал.

– Насколько я понял из ваших заметок, у вас был точно такой же расклад, – убежденно произнес хозяин кабинета и вновь обратил внимание на «денежное дерево», на сей раз погладив нежно его упитанные, как недоставшаяся мне шатенка, листья. – Теперь внимание – особо важный вопрос. Почему ни он, ни вы не смогли… скажем так – преуспеть в своих ухаживаниях за Агнешкой?

– Профессор, вы что, знакомого нам английского лорда решили переплюнуть в изящности слога? – усмехнулся я. – У нас был с паном Гжегошем разговор на близкую к этому тему, и он пояснил, что относится к Агнешке, как к дочери. Но я ему не поверил. Он был сексуально озабоченным типом.

– А вы? – как из-под угла дубинкой огрел меня вопросом Перчатников.

– Нет, у меня таких проблем не было, – ответил обыденно я. – С моей далеко не уродливой внешностью женщины считались и иногда позволяли брать себя за руку.

– Скромно, скромно, – похвалил меня профессор в первый и, вероятно, в последний раз. – Так и вижу вас в библиотеке с девушкой с косой до пола и в очках на резинке, склонившихся при свете зеленой лампы над томиком Петрарки. По-моему, вы наговариваете на себя.

– Чего ради? Вы просто не учитываете, что в те годы я занимался очень тяжелым спортом и на весьма приличном уровне. Приходилось вводить в свой рацион кое-что для увеличения мускульной массы, притуплявшее излишнее половое влечение. И потом… я всегда смотрел на женщин не только, как на объект для удовлетворения сексуальной потребности. Я умел получать от общения с ними еще и эстетическое удовольствие.

– И никогда не склоняли их силой к сожительству?

Вместо ответа я покачал головой. Хозяин, дотоле стоявший в поле моего зрения, двинулся неспешно мне за спину и оттуда спросил:

– А какие-то проявления интимного характера были у вас в отношениях с Агнешкой? Ну, там поцелуйчики, обжимончики, прочие нежности телячьи…

Я не стал вертеть головой, потому что показалось, будто он намеренно ушел за кресло, чтобы не глядеть в мои глаза, задавая этот вопрос.

– Были, – сказал я, – были всякие нежности, и не только телячие. Агнешка, хотя и производила впечатление пятнадцатилетнего подростка, выказывала иной раз просто пугавшие меня желания.

– Какие именно? – опять же из-за кресла по-следовательски быстро и четко спросил Перчатников.

– Может быть, вы все-таки сядете в кресло, а то у меня такое ощущение, словно я беседую с тенью отца Гамлета, – не выдержал я.

Он нехотя вернулся из засады и сел напротив, наклонившись чуть вперед от усердия.