День казни - [56]

И два этих придворных поэта достигли своей цели и радуются скорому исполнению ее. Скопец Энвер слышит, как в соседнем покое они кидают кости и злословят об обреченном собрате.

Едва боли, терзавшие скопца Энвера, с помощью индийского опиума утихли и сошли на нет и дряблое тело его стало легким, как у птицы, как его призвали пред светлые очи повелителя.

- По какому делу, парень? - спросил скопец верзилу-караульного со щитом и копьем, который принес приказ.

- Государь собирает совет, - ответил караульный.

Скопец Энвер поднялся со своего ложа, повернулся лицом к Кыбле и свершил салават, после чего еще раз возблагодарил всевышнего за прекращение болей и хорошее самочувствие и спросил у верзилы-караульного, который ждал дозволения уйти:

- Что тебе из добычи досталось, малый?

- Сто золотых монет и одна вдовушка, - с готовностью отвечал караульный.

- И это все? - Скопец Энвер засмеялся, и его жирный живот заколыхался.

- Мне и этого довольно, господин! Пошли всевышний долгие годы милостивому государю.

- Молодец, юноша, молодец!..

Государь призвал к себе скопца Энвера до начала совета и сейчас один-одинешенек дожидался его в посольском покое дворца. Вдоль стен в медных подсвечниках горело множество свечей, узорный потолок, отделанный эмалью, позолотой и серебром, такие же стены, строго геометрический рисунок оконных переплетов со множеством разноцветных стеклянных вставок испускали в свете свечей такое сияние, что в усталом мозгу государя родилось раздражение. Его стесняла и праздничная раззолоченная одежда, и широкий наборный золотой пояс, инкрустированный драгоценными камнями; привычный к блеску и роскоши, он, тем не менее, томился, попадая в дворцовую пышность, и, как цыган по воле, тосковал по своему походному шатру, раскинутому где-нибудь в степи или на лесной поляне; от тоски по таинственной прохладе этого шатра у него началась почесуха, и он беспокойно подергивался.

Можно, разумеется, приказать погасить все свечи в подсвечниках, ибо на дворе стоит день и сквозь разноцветные стекла затейливого шебеке в комнату проникает достаточно света, но обычай требовал, чтобы в день праздника во дворце горели все свечи, и сам государь и его знать облачились в свои парадные одежды. Даже палач сегодня поверх красного одеяния надел серебряный пояс, а на голову - египетский шлем с кистями.

В дни больших праздников если к тому же государь пребывал в добром расположении духа, случалось, что во дворец приглашались музыканты, и повелитель, не терпевший обычно звуков уда и кеманчи, милостиво слушал минут пять-десять музыку. По воле всевышнего, да будет над нами милость его, государь стал скопцом еще в детские свои годы, много-много лет назад в дворцовом подземелье далекой отсюда страны - лысый ушастый ублюдок с ястребиными глазками без ресниц, выполняя чей-то приказ, оскопил пятилетнего, орущего от боли и страха мальчика, и окропил ему лицо его же кровью. По божьему соизволению кто-то кому-то отомстил таким образом; а запах крови на всю жизнь остался в ноздрях мальчика.

Но властитель большого государства доныне не воздал за эту чью-то кому-то месть, вот уже десятки лет он ходит по земле, разбивает лагеря, покоряет страну за страной, предает огню и мечу города и веси, возводит холмы из отрубленных голов и никак не может утолить боль пятилетнего мальчика, который так дико кричал в дворцовом подземелье и ни до кого не докричался. Боль не затухала, напротив, она как будто росла год от года, и вместе с ней росло и захлестывало чувство мести кому-то, кто когда-то отомстил кому-то, изувечив невинного пятилетнего мальчика, и если бы ради этой мести надо было подняться войной на солнце, то и это не остановило бы его в его одержимости, только бы великий Невидимый не лишил его своего благословения.

Когда скопец Энвер предстал пред светлые очи повелителя, тот сидел на ханском престоле в посольском покое в полном одиночестве, сложив руки на коленях. Скопец Энвер подошел поближе, склонился в поклоне и поцеловал ему руку. Государь еле заметным движением головы позволил ему сесть, и скопец Энвер уселся, поджав ноги, в изножье трона, на ковре. Повелитель никогда не справлялся о здоровье своего верного слуги, он сам, по глазам скопца, понимал его состояние и, когда в этих влажных и по-собачьи преданных глазах появлялся сухой, какой-то острый блеск, им одним различимый, он отпускал слугу, отсылал его, говоря: ступай отдыхать, ступай курить свой кальян.

- Энвер, - позвал государь, и скопец поднял голову и обратился весь в трепет и внимание. - Энвер, холоп, сердце мое неспокойно, - сказал государь, и лицо его, желтое и сморщенное, как гнилая айва, источало ледяной холод, подобный холоду мраморных колонн, меж которых стоял ханский трон.

- Это ничего, свет очей моих, - сказал скопец Энвер, - это после лихорадки, от нездоровья это. Пройдет.

Голос скопца дрогнул, он попытался поймать взгляд повелителя, но тот смотрел мимо, взгляд его тек, как вода, в пустоту и терялся в просторах посольского покоя.

- Не может не пройти, - повторил с тайным страхом скопец Энвер. - И лекарь вчера то же самое говорил.