День казни - [55]

После казни побежденного хана - его отрубленную голову надели на пику, а пику под крики сарбазов, напоминающие ржание диких степных коней, воткнули в вершину одного из холмов, государь приказал предать огню все окрестные села и мечу всех, кто посмеет выскочить из объятых огнем хижин, все равно, старик то или ребенок, и после того, как все было кончено, милостиво разрешил скопцу Энверу удалиться на покой. Ступай, сказал повелитель, ступай отдыхать, ступай курить свой кальян, ступай спать.

Когда окровавленная голова хана отделилась от тела и покатилась под ноги палачу в кроваво-красном одеянии, скопец Энвер, стоявший ближе всех, первый подошел и помочился на эту голову с пятнами крови на лице и серебристо отсвечивающей густой бородой. Вслед за ним, смеясь, глумясь и выкрикивая непристойности, голову хана осквернили все военачальники и сарбазы, подходили один за другим и делали то, что сделал скопец Энвер. Потом кто-то из военачальников вытащил из потайного дворцового закоулка забившуюся туда в страхе главную жену хана, и ее, по приказу повелителя, отдали сильному и звероподобному сарбазу по прозвищу Кривой Садых, который, издав дикий рык, схватил женщину за волосы, намотал их себе на запястье и уволок ее за собой в кусты.

Скопец Энвер, милосердно отпущенный повелителем, шел ко дворцу, прислушиваясь к ликующим победным кликам у себя за спиной, любуясь на высоко возносящиеся в небо столбы дыма от сожженных деревень, и славил в сердце своем вседержителя за эту праведную победу. Творец милосердный и всемогущий, отними сколько хочешь лет моей бренной жизни и пристегни их к годам повелителя!..

Скопец Энвер поставил кальян, прилег на бок, отрадно ощущая мягкость и прохладу бархатной мутаки, и сделал две затяжки. Дурман растекся и охватил все тело с головы до ног, все члены заныли, боль усилилась, потом стала постепенно утихать, и скопцу Энверу пригрезилось, что он взобрался на высокую гору, где нет ни огня, ни дыма, ни привычных запахов крови и лязга железа, туда, где никогда не ступала нога живого существа, где чистый свет лился ему в глаза, и у него открылось дыхание, он набрал полную грудь воздуха.

Если вседержитель вырвал повелителя из лап черной смерти, позволил ему с такой легкостью взять эту крепость и остудил его гнев, если он в день беспримерного торжества облегчил и утолил боли скопца Энвера, стало быть, предсказания дворцового астролога, этого хлипкого старикашки с трясущейся головой - пустой вздор. Глубокой ночью, после последнего военного совета перед приступом этот старый шакал спросил дозволения явиться пред очи повелителя и настоятельно просил повернуть войско в обратном направлении, ибо, сказал этот незадачливый звездочет, расположение звезд неблагоприятно и предвещает бедствие.

Не будь он так стар, с такой жалко трясущейся головой, повелитель самолично отхватил бы ему эту глупую голову, но он сжалился над астрологом и только раза два дернул его в гневе за редкую бороденку, да так, что у того с подбородка закапала кровь. Старый лис заплакал беззвучно, по ввалившимся щекам потекли слезы, и зрелище это так потешило государя, что он долго и от души смеялся, держась руками за живот. Вспомнив сейчас это, скопец Энвер улыбнулся умиленно. Крики дорвавшихся до добычи воинов и их жертв, стоны раненых и добиваемых доносились и сюда, где он полеживал и покуривал свой кальян, но толстые стены дворца приглушали их и превращали в эхо, которое доносится из глубокого колодца.

Скопец отроду был привычен к послепобедным кликам, от которых содрогались земля и небо, это был естественный для него шум, как было естественно солнце, всходившее каждый божий день, и воздух, которым он дышал, и лицезрение повелителя, без которого он не мыслил, да и не желал себе жизни. Единственное, к чему никак не мог привыкнуть скопец Энвер, это нестерпимые боли, которые всевышний посылает последние два года, из-за этих болей он, ложась спать, клал рядом с подушкой маленькую серебряную шкатулку и длинную трубку кальяна, как мать укладывает ребенка, и засыпал, держа руку на спасительной трубке.

Он протянул руку, взял кальян в толстые губы и. сделал долгую затяжку, должно быть, последнюю до самого вечера, потому что боли утихли, свет вернулся глазам, и сердце бьется ровнее, не скачет и не проваливается; как до того. Слава дающему день!...

Если скопец Энвер не полечится и не одолеет свой недуг, то не сможет вечером присутствовать при торжественной казни.

Сегодня вечером, на закате, пред светлыми очами государя и на виду у всего народа казнят великого поэта этой страны, чтобы отдать его голову в виде вознаграждения двум его собратьям-поэтам, которые ради этого темной ночью тайно бежали из крепости и предали ее чужеземному завоевателю. Государь давно дал согласие на эту казнь, а он своих решений не отменяет. И два этих поэта, что пренебрегли драгоценностями мира ради головы своего собрата, сидят сейчас в одном из дворцовых покоев и в предвкушении своего торжества забавляются игрою в кости. По милости вседержителя сегодня все, кто более двух месяцев терпел и холод, и голод, укусы змей и комаров, кто прошел безводные степи и непроходимые леса, кто терпел тысяча одну напасть боевой походной жизни, все-все, от сарбаза до векила и визиря, достигли вожделенной цели, поэтому повелитель снял сегодня все запреты вплоть до следующего похода, ибо в этот день ни у одной твари в душе не должно быть разочарования, но одна лишь радость победы и вера в него, в их мудрого повелителя.