День казни - [21]

Пламя костров и наспех установленных светильников - в плошках на высоких жердях горела плавающая в нефти пакля - ярко освещало большой полукруг перед государевым шатром. Государь еще совещался с визирем и векилом, а перед шатром в ожидании его выстроились сарбазы и военачальники в полном боевом снаряжении.

В пожелтевшей траве лежал братоубийца, обритая голова его с отрезанными по приказу шаха ушами и присыпанная пеплом от кровотечения, напоминала издали круглое, серое полено.

Скопец Энвер стоял в углу шахского шатра и, обратившись в слух, внимал повелителю и его визирю. Государь, обсудив со своими военачальниками сведения, принесенные поэтами-перебежчиками, пришел к выводу, что в дополнительных переговорах уже нет необходимости, и отменил прием поэтов. Сведения были настолько исчерпывающими, что можно было немедленно идти на приступ крепости. В сущности, и приступа не потребуется, вражья крепость, можно считать, уже взята, и это, как считал государь, было божьим чудом, ниспосланным свыше знаком особой милости. Всеблагий был на стороне государя... Говоря это, государь со сцепленными за спиной руками, вышагивал в шерстяных узорных джорабах по толстым коврам, покрывающим пол шатра, и скопец Энвер, глядя на его улыбающееся лицо - не часто на этом лице появлялась улыбка! - в который уже раз за день восславил про себя господа.

Но выслушав визиря, государь остановился, удивленно поднял брови и медленно покачал головой.

- Как? - спросил он очень тихо, но с такой угрозой в голосе, что скопец Энвер, как будто под ноги ему сунули раскаленные угли, заерзал на месте.

- Да, мудрейший, - повторил визирь, склонив голову. - Поэты отвергли твое вознаграждение.

- Причина?!

Визирь шагнул вперед и переломился надвое в поклоне.

- Они просят у тебя головы своего собрата-поэта, справедливейший!...

Государь еще раз прошелся по шатру, остановился возле своего верного раба скопца Энвера и опустил ему на плечо холодную и тяжелую, как брусок железа, руку.

- Стало быть, они отвергли смарагды, лалы, изумруды, жемчуг и индийскую бирюзу и просят взамен голову своего собрата-поэта? - Государь засмеялся, и вслед за ним засмеялись все присутствующие в шатре, и вместе со всеми скопец Энвер. Но государь поднял руку, и смех оборвался.

- В такой стране можно взять не одну - все крепости. Такую страну можно сровнять с землей.

Государь направился к середине шатра, где стоял его трон, сел на него, свесил голову на грудь и сидел так с минуту. Потом поднял голову и, двигая кадыком в худом, морщинистом горле, сказал с ядовитой улыбкой:

- Много видал я разных стран, но такой, где поэты жаждут крови своего же собрата-поэта, доныне не видывал. Слава тебе, господи, и это сподобился увидеть. Передайте им, что я согласен.

У присутствующих вырвался вздох облегчения, сердца забились спокойно, дыхание стало ровным. Отказ поэтов от высочайших даров мог стоить жизни как им, так и тем, кто сообщил об этом государю. Не зря же в часы подобных совещаний палач стоял перед входом в шатер в ожидании приказа.

Сегодня, против обыкновения, шах первым вышел из шатра, остановился, потер себе лоб правой рукой, посмотрел на палача и сощурился, как если бы красный цвет одежды слепил ему глаза. Палач шагнул вперед, склонился, схватил за плечи лежащего ничком сарбаза с обрезанными ушами и поднял его на ноги. В сером, без кровинки, лице сарбаза не было ни страха, ни ненависти, ни мольбы, лицо было безжизненно, как камень, и, должно быть, так же, как камень, холодно. От потери крови, а возможно, и оттого, что он уже примирился с мыслью о смерти, сарбаз даже глаз не открыл, чтобы лицезреть государя.

Государь уселся на трон, который вынесли и поставили перед шатром, опустил руки на подлокотники и громко приказал:

- Приведите блудницу!

Желчное лицо его не предвещало ничего хорошего.

Сарбазы вытолкнули вперед девушку-иноверку.

У девушки были длинные, пышные, белоснежные волосы, их невесомая красота ни с чем вокруг не сочеталась, казалась чужой здесь, привнесенной из других, неведомых миров. Государь подумал было, что это не волосы, таких волос не бывает, что на голове у девушки тончайшее индийское покрывало, но, заглянув в измученные глаза иноверки, в которых застыл ужас, он понял, что это не покрывало, что это одно из чудес, сотворенных аллахом. Чем, интересно, пахнут эти волосы? Зачем ты создал их, о всеблагий? Из правого глаза государя выкатилась капля влаги и, не просыхая, застряла в морщинках лица. Девушке-иноверке эта капля показалась льдинкой.

- Селим - так ведь зовут этого несчастного? - спросил государь.

Сарбаз, услышав свое имя, открыл глаза и посмотрел на государя. Он попытался разлепить спекшиеся губы, чтобы просить о милости, но распухшие губы не разомкнулись; из горла его вырвался звук, похожий на стон. Государь с омерзением, как смотрят на змею или ящерицу, покосился на мертвенное лицо сарбаза, и в нос ему почему-то ударил запах чеснока. Народ собравшийся перед государевым шатром на церемонию суда, знал, чем она завершится. Никто, от сарбаза и до военачальника, не смел коснуться поганой плоти иноверки перед наступлением, и нарушившего запрет ждал острый топор палача, всегда готового пролить свежую, алую кровь, которая при свете дымных вечерних огней казалась густой, как бекмез.