День исповеди - [49]

А сейчас, проходя через здание вокзала, протискиваясь сквозь плотную массу хаотически перемещающихся представителей человечества, чтобы выйти на улицу, Роскани видел великое множество одетых в форму полицейских, которые наблюдали за этой массой. Кроме того, он хорошо знал, что то же самое происходит и в других общественных местах — в аэропортах, на прочих железнодорожных и автовокзалах и в портах — от Рима до Сицилии и на север до границ с Францией, Швейцарией и Австрией. И еще он знал, что добропорядочные жители, взбудораженные средствами массовой информации, тоже будут в оба глаза высматривать братьев-преступников.

Когда же он толкнул стеклянную дверь, оказался на ярко освещенной солнцем улице и направился к своей машине, то понял, что и сам включился в колоссальную облаву, организованную Gruppo Cardinale. Он ощутил, что его глаза без осознанного приказа от мозга сощурились, поймал себя на том, что ощупывает взглядом лица встречных. Это означало, что чувства и эмоции, которые он считал давно погребенными под спудом лет и профессионального опыта, все еще живы. Он явственно ощущал, как они продираются наружу, обдавая все его существо внутренним жаром.

Жив отец Дэниел или мертв — вопрос пока что спорный. Но Гарри Аддисон, несомненно, где-то здесь. Его непременно узнают — не сейчас, так через день. Когда это случится, его возьмут под тщательное наблюдение, которое продлится ровно столько, сколько нужно. Людей, которые окажутся в зоне предстоящей операции, осторожно, без лишнего шума, эвакуируют. И после этого, в тот час и минуту, которую сочтут подходящей, вероятно, когда уже стемнеет, за преступником отправится один-единственный человек. Одетый в бронежилет, он будет вооружен не только пистолетом, но и воспоминаниями о погибшем товарище.

Этим человеком будет сам Роскани.

38

Пятница, 10 июля, 9 часов 50 минут

Гарри Аддисон вышел из метро на залитую ярким июльским солнцем улицу на станции Манцони. На нем была та одежда, которую принес Геркулес, и он очень надеялся, что похож на священника, попавшего в какую-то передрягу. Отросшая щетина на лице, большая наклейка из лейкопластыря на лбу возле левого виска, на левой руке повязка, стягивавшая вместе большой, указательный и средний пальцы.

И сразу же ему пришлось вернуться к суровой реальности, поскольку на улице ему тотчас бросилась в глаза собственная фотография, напечатанная рядом с фотографией Дэнни на первых полосах газет «Мессаджеро» и «Република», украшавших витрину газетного киоска рядом с метро. Гарри повернулся и направился в другую сторону.

Прежде всего ему необходимо было умыться, чтобы не привлекать к себе ненужного внимания. Впереди он заметил перекресток и маленькое кафе на углу. Туда он и зашел, рассчитывая, что найдет там туалет, где можно будет вымыть лицо и руки и хотя бы смочить и пригладить волосы, чтобы не иметь совсем уж неприличный вид.

В кафе оказалось с десяток посетителей; ни один из них даже головы не повернул, когда он вошел. Единственный бармен возился с кофеваркой, повернувшись спиной к залу. Гарри прошел мимо, надеясь, что туалет, если он вообще имеется в этой забегаловке, будет в глубине помещения. Так и оказалось, но в кабинке кто-то уже находился, и нужно было подождать. Отойдя на несколько шагов, Гарри прислонился к стене около окна, напряженно размышляя, что же делать дальше. И, стоя там, он заметил двух священников, которые проходили мимо по тротуару. Один с непокрытой головой, а на другом был черный берет, игриво сдвинутый вперед и набекрень, как у парижских художников из фильмов про двадцатые годы. Возможно, это был такой стиль, возможно, нет, но если один священник может так одеваться, то почему же нельзя другому?

Дверь уборной резко распахнулась, и оттуда вышел мужчина. Он взглянул на Гарри, словно вспоминал, где мог его видеть, но тут же шагнул вперед и направился в зал.

— Buon giorno, padre,[24] — сказал он, проходя мимо.

— Buon giorno, — ответил Гарри ему в спину и, стараясь не спешить, вошел в туалет и закрыл за собой дверь. Старательно задвинув хлипкую щеколду, он повернулся к зеркалу.

Собственный вид поразил его до глубины души. Мертвенно-бледное, изможденное лицо с отросшей куда больше, чем он мог ожидать, щетиной. Лос-Анджелес он покидал, будучи в наилучшей форме. Крепкий мужик весом в сто девяносто фунтов при росте в шесть футов два дюйма. За прошедшее время он, похоже, изрядно похудел. Трудно сказать насколько, но в черном одеянии священника он выглядел худощавым. Потеря веса и отросшая щетина здорово изменили его внешность.

Вымыв лицо и руки самым тщательным образом (насколько позволяла повязка и наклеенный на лоб пластырь), он намочил волосы и пальцами зачесал их назад. В это время в дверь, находившуюся у него за спиной, постучали, ручка задергалась.

— Momento, — инстинктивно произнес он, лишь потом задумавшись, то ли слово употребил.

В дверь опять нетерпеливо постучали, и дверная ручка задергалась совсем уже отчаянным образом. Гарри отодвинул защелку и открыл дверь. На него гневно уставилась до глубины души возмущенная женщина, на которую его католическое одеяние не произвело ровным счетом никакого впечатления. Похоже, ей было совсем уже невмоготу. Вежливо наклонив голову, Гарри протиснулся мимо нее, пересек кафе и вышел на улицу.