День исповеди - [32]

8 часов 30 минут

Роскани лишь взглянул и отвернулся. Он слишком хорошо знал, как используется циркулярная пила при вскрытии трупа. Ею отпиливают верх черепа, чтобы можно было извлечь мозг. А потом Пио будут распиливать дальше, отделяя часть за частью в надежде найти какую-нибудь подробность, проливающую свет на случившееся. Что бы это могло быть, Роскани понятия не имел, потому что у него было вполне достаточно информации, чтобы назвать убийцу Пио, а также немало и таких сведений, которые вызывали осознанные сомнения.

Как было установлено, орудие убийства — принадлежавший Пио девятимиллиметровый пистолет «беретта»; на нем имелось несколько ясных отпечатков. Большинство принадлежало Пио, кроме двух: один кто-то оставил слева, другой — справа, на предохранителе.

Запросили лос-анджелесское бюро ФБР, они, в свою очередь, обратились к архивам Калифорнийского департамента по выдаче водительских прав в Сакраменто и отыскали соответствующие отпечатки в документах Гарри Аддисона: Калифорния, Лос-Анджелес, Бенедикт-каньон-драйв, 2175. Меньше чем через полчаса копию отпечатков пальцев Аддисона по факсу отправили в штаб-квартиру Gruppo Cardinale в Риме. Структура и рисунок пальцевого узора полностью совпали с отпечатком на левой стороне рукоятки оружия, из которого был убит Джанни Пио.

Чуть ли не впервые чувствуя себя выбитым из колеи после посещения анатомички, Роскани прошагал по коридору и поднялся по ступенькам Obitorio Comunale — городского морга. По роду своей деятельности ему пришлось проходить здесь не одну тысячу раз. Он видел мертвых полицейских. Мертвых судей. Трупы убитых женщин и детей. Он умел профессионально отстраняться от драматизма подобных вещей. Но не на этот раз.

Роскани был полицейским. А полицейских убивали всегда. Это было в порядке вещей, но эту правду приходилось держать при себе. И хранить только для себя, как это ни горько. И когда приходит время, нужно быть готовым подойти к случившемуся профессионально. Воздать должные почести погибшему и шагать дальше — без гнева, пристрастия и личной ненависти к убийце. Это являлось неотъемлемой частью того дела, которому ты учился, той карьеры, которую выбрал.

И думаешь, что уже натаскан и приучен, очерствел — до того дня, когда приходится стоять у тела убитого напарника и видеть его кровь, его изуродованную плоть и раздробленные кости. Потом увидишь это еще раз, когда медики примутся за свою работу в морге. Зная, что к такому ты совсем не готов. И никто не готов, несмотря на подготовку, обучение, рассказы. Чувство утраты и ярость настигают тебя, охватывая всего, как пламя. Вот почему — и всякий раз, когда убивают копа, — любой полицейский, если он только может, из любого района, откуда только можно успеть добраться, пересекая порой континент, приезжает на похороны. Вот почему до полутысячи одетых в форму мужчин и женщин, малознакомых или вовсе не знакомых между собой, едут на мотоциклах в торжественной процессии, провожая в последний путь товарища, который, случается, прослужил-то всего год в пешем патруле.

* * *

Роскани со злостью пнул боковую дверь и вышел на утреннее солнце. Под его теплыми лучами после холода, царившего в подвальных комнатах, наконец-то должно было стать легче, но этого не произошло. Он обошел все здание по большому кругу, рассчитывая немного успокоиться, избавиться от эмоций. Но и это не помогло. Наконец он свернул за угол и пошел туда, где стояла его машина. Утрата, уныние, злость давили его невыносимой тяжестью.

Выйдя из машины, он сошел с тротуара, подождал, пока не иссякнет поток машин, перешел дорогу и пошел куда глаза глядят. Он позарез нуждался в том, что называл «assoluta tranquillita» — полной отрешенностью, — в минутах, когда оставался в одиночестве и мог спокойно подумать о происходящем. Сейчас было самое время побыть одному, пока не удастся побороть эмоции, и тогда продумать все как следователю Gruppo Cardinale, а не как потрясенному потерей другу Джанни Пио.

Время молчаливых раздумий.

Ходить и думать, ходить и думать…

23

Томас Добряк, отодвинув занавеску, наблюдал, как двое в комбинезонах вышли из дома и протащили через двор Гарри Аддисона. Он получил от этого человека то, что ему требовалось, вернее, то, что удалось из него выбить; людям в комбинезонах оставалось лишь избавиться от него.

* * *

Гарри мог видеть только правым глазом. И то лишь тени, а не людей. Левый глаз не видел совсем ничего. Прочие чувства рассказали ему, что его вывели наружу и ведут по чему-то ровному; кажется, два человека. Где-то в памяти смутно маячило видение того, как он сидел на табурете или чем-то похожем, получая указания и громко повторяя вслух слова, которые говорил ему через наушники тот самый голос, который он слышал здесь прежде. Он помнил, что только после ссоры кто-то приспособил устройство для его ушей. Большинство реплик, которые он слышал, были на итальянском. Но проскальзывали и английские фразы. «Размер не тот». «Не получится». «Посмотрим».

Вдруг мужской голос позади него резко заговорил по-итальянски — тот же человек, подумал он, который спорил с другими по поводу наушников, пока пытался их наладить. Его сзади толкнули рукой, и он едва не оступился. Он достаточно пришел в себя, чтобы понять, что, хотя руки его все еще связаны за спиной, ноги свободны. Он передвигал их сам и, кажется, слышал шум транспорта. В мозгу у него понемногу прояснялось, и он уже говорил себе, что раз может ходить, значит, может и бежать. Но по-прежнему ничего не видел и не мог пользоваться руками. Его снова толкнули в спину. Сильно и резко. Он упал и вскрикнул, ударившись лицом о мостовую. Он попытался перевернуться, ему наступили ногой на грудь и так и держали. Где-то рядом послышался звук, как будто мужчина, крякнув, поднимал какую-то тяжесть. Затем его подняли за плечи и перекинули через какой-то барьер. Под ногами он ощутил металл, его волокли вниз по лестнице. Неожиданно забрезжил слабый свет, и одновременно в нос ударило зловоние.