День и ночь, 2011 № 03 - [2]

Кто не знает биографии художника, может принять его за коренного сибиряка — невысокий, кряжистый, с тёмно-русой бородкой. Однако в последнее время в его творчестве активно разрабатываются национальные мотивы, воплощаясь в сериях «Хороводов» и «Танцев». На больших холстах как будто вышитые искусными мастерицами, прикрытые вуалью лёгких цветных штрихов, возникают из небытия девушки в национальных костюмах. И нам остаётся только гадать, то ли это метаморфозы реальных воспоминаний детства, то ли всплывшие из подсознания архетипы родовой памяти. В рамках проекта «Мордовия собирает талантливых сыновей» с большим успехом прошла весной 2011 года персональная выставка художника в республиканском музее.

Такой традиционный жанр, как пейзаж, поднимается у Виктора Рогачёва, благодаря трепетности живописи, искренности и достоверности пережитого, до остро современного художественного афоризма («Дом на улице Горького», «Огороды», «Остановка» и др.). Взаимоотношения с природой отнюдь не исчерпываются гимнами восхищения, природа бесконечна и непостижима, человек вступает с ней в сложные диалоги. Эксперименты с фактурами и цветовыми ритмами дают удивительные результаты. Художник любит осень, что видно по его холстам «Закат», «Цвета осени», «Осень на Енисее». Но осень в восприятии Рогачёва — это отнюдь не пора умирания, наоборот, осенние краски становятся чудесным камертоном палитры, преображающим своим золотым свечением серые будни, наполняющим их светоносным сиянием.

Предметы, выбираемые для натюрмортов, у Виктора Рогачёва, как правило, вполне традиционны. Разноцветное стекло сложных по форме бутылей и тёплая фактура керамических сосудов, тонкие засохшие ветви и раскрывающиеся в полную силу соцветия, складки драпировок, всем привычные лимоны и яблоки. Но всё, что изображается и преображается на холстах, перестаёт быть просто предметом, обретает волею художника тонкие настроения, обрастает эмоциональными ассоциациями. Подобно Алисе в Зазеркалье, мы начинаем удивляться неоднозначности смыслов обыкновенных вещей, и их созерцание становится первым шагом к самосозерцанию.

Если работы девяностых годов уже ушедшего двадцатого столетия были наполнены у Виктора Рогачёва живой непосредственностью впечатлений, то в сегодняшней творческой лаборатории он шаг за шагом освобождается от чего бы то ни было случайного, преходящего. Обострённая выразительность живописно-пластической трансформации, эмоциональные цветовые ритмы, точно найденные пространственно-композиционные решения рождают выразительные образы-символы, где за очевидным приоткрывается непостижимое.

Усложняются содержательные смыслы, появляется всё большая смелость и зрелость. Закономерным видится возникновение философско-миросозерцательных работ, исследующих тайны бытия, выходящих за пределы видимого. Произведения «Гармония», «Начало», «Таинство» воспринимаются как обретение новых глубоких смыслов на жизненном пути художника и как убедительная цветопластическая визуализация такого уровня переживания и сознания, который уже не раскроешь словами.

ДиН антология

190 лет со дня рождения Аполлон Майков Дуновенье Духа Божья

Возвышенная мысль достойной хочет брони:

Богиня строгая — ей нужен пьедестал,

И храм, и жертвенник, и лира, и кимвал,

И песни сладкие, и волны благовоний…

Малейшую черту обдумай строго в ней,

Чтоб выдержан был строй в наружном беспорядке,

Чтобы божественность сквозила в каждой складке

И образ весь сиял — огнём души твоей!..

Исполнен радости, иль гнева, иль печали,

Пусть вдруг он выступит из тьмы перед тобой —

И ту рассеет тьму, прекрасный сам собой

И бесконечностью за ним лежащей дали…

* * *

О вечно ропщущий, угрюмый Океан!

С богами вечными когда-то в гордом споре

Цепями вечными окованный титан

И древнее своё один несущий горе!

Ты успокоился… надолго ли?.. О, миг

И, грозный, вдруг опять подымется старик,

И, злобствуя на всё: на солнце золотое,

На песни нереид, на звёздный тихий свет,

На счастие, каким исполнился поэт,

Обретший свой покой в его святом покое, —

Ударит по волнам, кляня суровый рок

И грозно требуя в неистовой гордыне,

Чтобы не смел глядеть ни человек, ни бог,

Как горе он своё несёт в своей пустыне…

* * *

Осенние листья по ветру кружат,

Осенние листья в тревоге вопят:

«Всё гибнет, всё гибнет! Ты чёрен и гол,

О лес наш родимый, конец твой пришёл!»

Не слышит тревоги их царственный лес.

Под тёмной лазурью суровых небес

Его спеленали могучие сны,

И зреет в нём сила для новой весны.

* * *

Она ещё едва умеет лепетать,

Чуть бегать начала, но в маленькой плутовке

Кокетства женского уж видимы уловки:

Зову ль её к себе, хочу ль поцеловать

И трачу весь запас ласкающих названий —

Она откинется, смеясь, на шею няни,

Старушку обовьёт руками горячо

И обе щёки ей целует без пощады,

Лукаво на меня глядит через плечо

И тешится моей ревнивою досадой.

* * *

Ангел и Демон

Подъемлют спор за человека

Два духа мощные: один —

Эдемской двери властелин

И вечный страж её от века;

Другой — во всём величьи зла,

Владыка сумрачного мира:

Над огненной его порфирой

Горят два огненных крыла.

Но торжество кому ж уступит

В пыли рождённый человек?

Венец ли вечных пальм он купит