День и ночь, 2011 № 03 - [151]

«Это они не знают, какая я фотогеничная!»— думала Леокадия, — уж получше этой…». Она вздохнула и пошла на кухню. Надо что-то делать с этой странной рыбой… Говорят, полезная она. Фуко-Няма-Блу-Фин-Туна!

Хамонов покинул «Гудини», а Хамонова покинула последняя надежда пристроить тунца. Отчего-то тянуло домой, и, пытаясь разобраться в этом новом для себя чувстве, Хамонов кружил по центральным улицам Мегаполиса. Вывески сверкали огнями, огни отражались в лужах, а на деревьях росли фонарики, как на Елисейских Полях.

Кафе «Муза» на Театральной площади подслеповато светило уцелевшими в период бурно растущего капитализма фонарями у входа. Когда-то здесь знавали и лучшие времена, но мраморная лестница, что вела вниз, в подвал, так исторически сложилось, была на месте.

Хамонов знал наперечёт все приличные места в этом городе — ещё бы ему не знать: его клиентская база! Кафе «Муза» не входило в число клиентов фирмы «Fortuna». Но сказать, что Хамонов и «Муза» были знакомы, это не сказать ничего.

Музы действительно некогда обитали в этом подвале. Ели, пили, веселились. А вместе с ними — Хамонов. Места былой славы не были осквернены с тех пор модным ремонтом, и малость потёртый богемный шик ушедшей эпохи навсегда застыл в интерьере, благородно припорошенном пылью, как стареющая прима пудрой. Ностальгия навалилась на Хамонова без предупреждения. «А помнишь?» — шептало всё вокруг… Хамонов помнил. Помнил всех своих муз. А они, музы, гонялись за Хамоновым, требуя алименты, пока он не заматерел окончательно и не обзавёлся охраной. Потом музы отступились, и он всех разогнал.

Давно это было. В двух залах полутёмных стулья всё так же стоят в чехлах-накидках «под бархат» цвета засушенных и пыльных чайных роз, подаренных звезде кордебалета в прошлом веке.

Публика здесь нынче собралась… невнятная. Парочка помятых спин и визгливая баба не поддавались идентификации в Хамоновском представлении о мире. Однако беглый взгляд в полсекунды оценил конъюнктуру и вычислил безошибочно, что Hugo Boss тут не носят. А вот такие штаны Хамонов сам носил лет пятнадцать назад! Точно! Были у него брюки из такой же ткани — тёмно-серой, в чёрные полосочки. А теперь из них скатерти пошили. Ну, надо же! Хорошая была шерсть. Да и сам он был лучше. Эх, молодой был!.. Сейчас зарыдает Хамоша. Где его музы?.

— Водки! — потребовал окончательно заматеревший Хамонов, падая за свободный столик в приступе ностальгии. Эх, жизнь пропала! Молодость прошла!!!

«Может, эти возьмут? — рассудок на минуту вернулся к Хамонову, — не, не возьмут. Суки! Все!»

— Ещё водки! — бросил он неказистой официантке, которая уже казалась ему гораздо симпатичнее.

«Будь моей звездой! Будь моей женой! Будь моей любимой! А-аа…» — надрывалась где-то за барной стойкой допотопная магнитола. «Ну, этого я по определению не могу», — пьяно подумал Хамонов, а парень из персонала кафе подошёл, чтобы прибавить звук. Ну, чтобы ещё убедительней было.

«Обложили! — тоскливо думал Хамонов, — кругом одни агенты!!!»

Хамонов методично напивался, и затрапезной трапезной так же медленно, но верно возвращалось былое очарование.

«Я ненавижу себя за то, что я люблю тебя!!!»— пел теперь из магнитолы какой-то реальный пацан.

Часть третья, немного криминальная

Шло время. Незаметно и неожиданно, сразу после осени, в Мегаполис пришла зима, и «белые мухи» налетели на большой город.

Тунец сдох. Но перед этим он пропал. В смысле, исчез. В смысле, сбежал. Только обзавёлся документами, только закончилась вся эта бумажная волокита, новая беда — налёт на холодильники Хамонова. И, что интересно, ничего ценного не умыкнули, только тунец уплыл.

Пробки. Это когда машины двигаются задумчиво. Водители выпускают руль из рук. А руками обхватывают голову или подпирают мужественный подбородок. Водительницы начинают разглядывать маникюр и почти всегда находят в нём изъяны. Вот что такое пробки в Мегаполисе.

…На перекрёстке в центре города, если это большой город, такой, как Мегаполис, можно простоять целую вечность. Хамонов опустил стеклоподъёмник, чтобы получше разглядеть рекламный баннер, три на шесть, друга-колбасника. «Вкусная экзотика» — значилось на нём большими буквами.

«Где-то мой тунец?» — без эмоций подумал Хамонов. «У Печоры у реки, где живут оленеводы и рыба-чат ры-ба-ки-и…» — отвечало ему уличное радио.

Как они прознали? Бог весть. Только сразу после этого появилась в городе сыровяленая оленина.

Хамонов вздохнул с облегчением. Приелась ему эта рыба! И, если разобраться, ну, что его ждало, тунца? В период долгой и продолжительной агонии от него отпиливали бы по кусочку и пытались сбыть по баснословной цене в супермаркете «За углом». Недоеденное перемололи бы в фарс… э-ээ… в фарш, закатали в пластик, и духа бы его там не было. Ну, а если и это не поможет, на бургеры его! А тут мафия подвернулась. Тунца украла раскарякская мафия. И несдобровать бы им, установился твёрдый наст и санный путь, и следы чётко указывали на Север, но «белые мухи» полетели снова и замели все следы.

Они забрали всё, что осталось от туши, чтобы делать суши. Это ж сколько маленьких — и дорогих! — роллов получится накатать!!! Такие же круглые они, как яранга. Только маленькие. Фуко-Няма-Блу-Фин-Туна! Зимой к ним сам префект с невестой приедут на снегоходах кататься. А если надо будет, они им и горы накатают. Подумаешь, Куршевель! А олени лучше!