День и час - [16]

Девчонки же в такие вечера приходят на танцы до бровей закутанные в пуховые, кроличьего или козьего пуха, платки. И в валенках. Валенок здесь не стесняются: городок-то, во-первых, рабочий, а во-вторых, северный. Зато как же они хороши, эти бойкие, окающие, пунцовощекие, осененные, опушенные (кристаллические реснички инея по краям платка, то есть совсем уж у самых бровей — и на бровях! — у щек, у самых губ — и на губах?) молоденькие ткачихи в коротких, теплых, уютных валеночках, на которые даже если и наступишь неуклюжим солдатским сапогом, то все равно не больно!

Руки, когда подходишь к ним, они держат, так мягко опустивши по швам и чуть-чуть развернув, раскрыв, заиндевевшие ладони — как и губы — по направлению к тебе. Вот она я вся — бери!

Ладони у них даже под пуховыми рукавичками, даже через шинельную драп-дерюгу твердые. Определенные. Средоточие нежности и — работы.

Солдаты шагают к танцплощадке строем, ткачихи летят к танцплощадке стаей.

«Чья-то светлая голова…» Забыл: чья? Позже, когда уже служил в политотделе, случайно на одном совещании узнал, догадался, к т о  на свой страх и риск распорядился строительство жилого офицерского городка начать с сооружения танцплощадки. Совещание было значительным, специально на него прибыл генерал из Москвы.

Приезжий генерал держал на совещании строгую генеральскую речь, в которой помянул между прочим и о том, что отпущенные на оборону Родины народные средства надо использовать только на предусмотренное дело, а не разбазаривать на сомнительные объекты, вроде всяких там танцулек — «как то было в прошлом году в вашем же управлении инженерных работ, когда некоторые присутствующие здесь товарищи допустили использование служебного положения и вмешательство в сферы, выходящие за пределы их компетенции. Забыли, что они всего лишь политработники, а не строевые командиры, принимающие единоначальные решения, да и то в пределах четко очерченного круга служебных полномочий».

При этом, оторвавшись от бумажки, генерал быстро, косвенно, но вполне определенно взглянул на сидевшего неподалеку от него, в президиуме же, подполковника Муртагина. Тогда-то ты и догадался, кому обязан своим появлением на свет «объект», функционирующий в Красных Сосенках. Чьей голове — темной, темноволосой, крепко сидящей на плечах голове подполковника Муртагина.

А что — голова ничего. «Еду-еду — не свищу, как наеду — не спущу…» А она даже бровью не повела. Как сидела себе, так и сидит, чертит что-то в записной книжечке. Конспектирует?

Стройка в Сосенках продолжается, домов все прибавляется и прибавляется. Они отстоят на приличном расстоянии друг от друга, и сооружают их, стараясь не повредить деревья. Сохранить сосенки. Люди как бы заселяют Сосенки, вьют среди них гнезда. Зато сбереженные красавицы сосны придают в общем-то унылым блочным пятиэтажкам хоть какое-то своеобразие. Офицеры, населяющие пятиэтажки, молоды, дворы полны детворы, и это еще более усиливает ощущение гнездовья.

Кто хоть когда-нибудь был строителем, тот знает, что такое стройка поздней осенью. Холод, грязь, уже схваченная льдом, но затем расквашенная сапогами и колесами, сквозняки. На строительстве этого дома работало много первогодков, и ты в том числе. Только-только закончился курс молодого бойца, «карантин», как его еще называют, — когда вы бегали кроссы, изучали уставы и стрелковое оружие, ходили строевым, без конца строились…

— Отрабатываем подход к начальнику… Подход к начальнику — это искусство, — наставлял нас старшина Зарецкий. — Своевременный отход от него, — добавлял после некоторой паузы, — талант.

С окончанием карантина по существу закончилась и ваша военная служба. Служба закончилась, началась работа. Стройка, которая для многих вовсе не была в новинку: среди новобранцев были и закончившие строительные училища или техникумы, были даже парни с высшим строительным образованием. Да и те, кто специального образования не имел, в мирной, гражданской своей жизни тоже, как правило, были связаны со стройкой или, по крайней мере, с конкретным, рабочим, мастеровым делом. Тут все были рукастые. Таких, как ты, безруких интеллигентов, «композиторов», как определил вас старшина Зарецкий, — раз-два и обчелся.

Да, был строгий распорядок, были даже политзанятия с изучением военной машины возможного противника и империализма в целом, было хождение строем в столовую и из столовой, на работу и с работы. Н а  р а б о т у  и  с  р а б о т ы — и военной в вашей службе была только форма, еще не обвалявшаяся, не пригнанная, мешковато сидевшая на вас.

По форме вы были военными, по содержанию вы были каменщиками, штукатурами, нормировщиками, землекопами — последние преимущественно из числа «композиторов».

А вообще, наверное, после войны это и были-то самые стратегические, самые военные войска — военные строители…

И вот в один из первых дней на стройке, холодный, неуютный, когда порывами — будто там обметали амбары, летевшая с неба пороша забивалась в пустые еще оконные проемы и во все щели, за ворот, в самую душу, казалось, надувало, — в такой день на стройку приехал Муртагин. По его распоряжению всем новобранцам велели построиться на улице перед домом. Строй получился неровным — не потому что, скажем, старшина Зарецкий был недостаточно ретив — ретив, еще как ретив! — или у вас так быстро выветривался карантин, просто какой может быть строй на строительной площадке? С ее ямами и горбами. И строй, как ни ярился старшина, получился с ямами и горбами. Возможно, старшина еще долго бы совершенствовал его, бегал из конца в конец, если бы подполковник не остановил его, сказав, что предела совершенству нет, а тут все-таки не плац, а стройка. Работа.