День Дьявола - [46]

Добрых полчаса я сидел на выступе скалы над водопадом, раздевшись до трусов, и пинал пятками камни, наблюдая, как внизу образуются завитки водяной пены. Всегда думаешь, что обладаешь мужеством, пока оно не понадобится.

В конце концов я прыгнул, тут же передумал и повалился, выставив плечо вперед и пытаясь ухватиться за оставшийся позади выступ. Ощущения, что я взломал поверхность воды, не возникло, нет, просто меня полностью поглотил и понес бурный поток. Со дна взметнулся ил, но быстро улегся, и я оказался в зеленоватом, прозрачном, как стекло, подводном мире, пронизанным солнцем. Рыбы появлялись и снова исчезали: вот сверкающий чешуей пескарь, а вот скопление дородных сазанов и жадный окунь, извивающийся среди речной гальки.

Шум водопада и журчание воды стали приглушенными, в ушах у меня уже раздавалось тихое двухступенчатое биение сердца: тук-тук. Работая ногами, как ножницами, я вынырнул на поверхность, отплевываясь пахнувшей тиной водой. Предоставив течению нести меня, я проплыл под свисающими дланями плакучих ив и оказался за излучиной, где русло расширялось и уже совсем медленно текли глубокие воды реки.

Солнце светило здесь по-разному: то искрилось, когда вода шлепками билась у берега, то подсвечивало зеленый мех камней-мшистиков, а то раскидывало паутину своих лучей под ветвями над моей головой. Были места, куда лучи не проникали, и противоположный берег поэтому казался темными джунглями, заросшими папоротником и крапивой, а сверху угрожающе нависали чудовищные воронки белокопытника, слишком разросшегося для леса Англии.

Вдоль долины подул теплый ветер и взметнул в сторону пышные юбки ив. И тогда солнечные лучи пронизали реку до самого галечного дна, где сбилась в стаю колюшка – сотни рыбок, колючих и пучеглазых.

Я нырнул и увидел, как они бросились врассыпную от моих пальцев, чтобы снова собраться в другом месте, недоступном для меня. Они снова и снова проделывали одно и то же движение, быстрые, как мысль. Но если я замирал и лежал на воде неподвижно, как труп, они возвращались и обучали меня существованию в их мире: как по-настоящему чувствовать течение, как вплетаться в него так, чтобы вода уже не могла понять, кто здесь хозяин. И вот так, сказали мне рыбы, они могут подчинить своей власти всю реку.

А что было бы, спросил я их, если бы я жил в реке, как они? Меня всегда тянули бы за собой течения, качали волны и я смотрел бы вверх на круги во время дождя? А ночью плавал в чернилах? Я был бы лягушкой или рыбой? Нет, выдрой с хвостом в виде мышечного шипа. Я попробовал представить, как бы я изменялся. Происходила бы перемена постепенно или я сразу стал бы обладателем перепонок и усов? Мне хотелось надеяться на второе, и я рисовал в воображении, как сбрасываю старую кожу, как халат, а под ней оказывается блестящая, смазанная жиром шуба.

И я бы не чувствовал голода. Еды ведь так много. В реке болтаются толпы рыб. А у берегов на листья тростника приклеились горошины водяных улиток. Чтобы разнообразить меню, я бы проскользнул вниз по реке к устью и добрался до моря. А там согнал бы в одно стадо лобстеров, встревожил макрель, попробовал на зуб каракатиц, взломал, как безе, панцири у крабов.

Но Гринхоллоу навсегда остался бы моим домом. Я ведь знал бы там все деревья и голоса всех птиц. В корнях деревьев на берегу я бы вырыл себе нору и маслянистыми испражнениями провел бы границу своей территории, чтобы не приближались соперники. Лежа в норе, я бы услышал топот человеческих шагов, прежде чем они появятся со своими сетями. Именно так я сумел спрятаться под покровом ветвей плакучей ивы, задолго до того как, продираясь сквозь лесную поросль, к берегу вышел Ленни Штурзакер.

Я увидел, как он выдрал с корнем папоротники и ударил палкой по дереву, после чего расстегнул джинсы и выпустил желтую струю в реку. Покончив с этим, он сел на берег, свесил ноги вниз и закурил, держа сигарету, как его родитель, зажав ее между большим и указательным пальцами. Вот он закашлялся, фыркнул и сделал еще несколько коротких затяжек, после чего плюнул в ладонь и затушил окурок, чтобы хватило еще на один раз. Несколько минут он, обхватив колени руками, смотрел на реку, а затем лег в траву. Он не шевелился, и когда я увидел, что стрекозы и жужжащие вокруг него осы перестали шарахаться, я понял, что он спит.

Я по-прежнему смотрел на Ленни, когда вдруг уловил какое-то движение на другом берегу реки. Послышался треск веток, и от деревьев как будто отделился какой-то кусоклеса. Это был молодой олень-пятилеток. Спустившись к берегу, он принялся пить.

Олень поднял голову, и речная вода потекла вниз, намочив волоски на челюсти. Он увидел меня, и я подумал, что сейчас он рванется и разбудит Ленни, но когда я снова взглянул на него, мне показалось, что это вовсе не олень. Манера мотать головой и бить копытом по грязи обнаруживала, что олень был не тем, за кого себя выдавал. Старик рассказывал мне, что именно так проявляет себя Окаянный.

«Смотри, когда животное хочет выдать себя за животное, Джонни-паренек, вот это, скорее всего, и будет Окаянный. Не всегда у него получается все делать правильно. Поэтому-то он и любит прятаться в стаде среди овец. Так никто ничего не заметит».