День Дьявола - [42]

– Будет лучше, если я сам, – отозвался он. – Это не так просто, как ты думаешь.

– Так покажи мне! Научи меня.

– Да я уж пытался, – ответил он и переключил внимание на барана, ожидая, когда я закрою дверь.

&

Я услышал, как из дома меня зовет Кэт. Что-то случилось.

– Господи, – сказала она, когда я вошел на кухню. – И здесь тоже.

– Что такое?

– Этот мерзкий запах, – объяснила она.

– Кэт, мы на ферме. Как можно удивляться, что здесь могут быть разные запахи.

– Ну, может быть, ты привык.

– Чем пахнет, навозом?

– Нет, это не навоз, – сказала она. – К запаху навоза я могу привыкнуть. Тут воняет мертвечиной. Как будто кто-то сдох, и уже давно. Помнишь туалет в Испании?

Деревянная будка с дыркой на одной из боковых улочек выжженной солнцем деревушки, как там ее? То ли Сан Лукас, то ли Сан Федерико. И внизу, в яме, утонувшая собачонка с привязанной к ошейнику половинкой кирпича.

– Думаю, я бы перенес, если бы там воняло, как здесь, – сказал я. – Окна наверху закрыты?

– Конечно, – ответила она и поднесла прядь своих волос к моему носу. – Господи, неужели ты не чувствуешь? Ты уверен, что запах приходит не с улицы?

Я вышел во двор, взяв фонарь, и заглянул в примыкающий к стене дома курятник, предполагая, что, может быть, кто-то сдох там. Но все куры в панике нахохлились, когда на них упал луч света.

– Ничего нет… абсолютно, – сказал я, вернувшись в дом и закрыв за собой дверь.

– Не говори так уверенно, – возразила она. – Я серьезно. Что-то где-то тухнет.

Она заглянула под раковину, открыла крышку мусорного ведра, понюхала ладони, оттянула воротник платья.

– Господи, это я! – ужаснулась она. – Пахнет от моей одежды. И от кожи.

Я засунул ее платье в стиральную машину, потом налил ей ванну, и Кэт погрузилась в воду, более горячую, чем она обычно наливала себе, когда хотела избавиться от запахов. Вытянувшись, она лежала в ванне, целомудренно прикрытая толстым слоем мыльной пены.

– Лучше? – поинтересовался я.

Она кивнула.

– Что это было, по-твоему? – спросила она.

– А беременность не может как-то влиять на твое ощущение запахов? – предположил я.

– Может, наверно, – сказала она и принялась растирать мыло по бедрам. Из-за горячей воды заметны стали ее шрамы.

– Я думаю, тебе придется к этому привыкнуть, – сказал я, – так же, как приходится привыкать к тошноте по утрам.

Она положила руку себе на живот.

– Как возможно, что из-за этого крошечного существа мне так не по себе? – сказала она.

– Ну, не навсегда же.

– Я же рожу в конце концов, – сказала она.

– Придется, – хмыкнул я. – Ты сама захочешь.

– Тебе в самом деле надо идти завтра? – спросила она.

– Отец сам не справится, – ответил я. – Нужно, чтобы кто-то с ним пошел.

– Правда? Не похоже, вообще-то.

– Не жди, что он признается, Кэт, – сказал я. – Он скорее уморит себя работой до смерти, чем попросит о помощи.

– По-твоему, это достоинство? – сказала она, но тут же перевернулась в ванной и положила мокрую мыльную ладонь мне на руку, прося прощения. Маленький, как лесной орех, сосок показался на поверхности воды. – Мне было бы спокойнее, если бы ты остался здесь, – произнесла она. – Разве нет каких-то дел, которые ты бы мог делать на ферме?

– Послушай, – сказал я, – завтра праздник – Коронация Барана. Все съедутся сюда. Протяни им руку, познакомься с ними.

– Коронация Барана? – удивилась она.

– Тебе покажут, что делать, – сказал я.

– Но что же будет с оленями? – упорствовала она. – Разве ты можешь пойти и просто поубивать их?

– Кэт, это работа, которая должна быть сделана. Как и многое другое на ферме.

– Работа? – переспросила она.

– А что ты думала здесь найти? Дверь, увитую розами, и коров среди лютиков?

Она села и потянулась вперед, чтобы вымыть ноги.

– Нет, конечно, – сказала она, хотя в глубине души, я думаю, она надеялась, приехав на ферму, увидеть Отца в твидовом костюме горчичного цвета, как какого-нибудь веселого сквайра.

– Тогда какие проблемы?

Мыльная вода потекла по бугоркам ее хребта, когда она провела губкой по шее.

– Никаких, – ответила она.

– Это из-за Кена Штурзакера? – сказал я. – Не волнуйся, здесь он нас не потревожит.

– Нет, это не из-за него, – ответила Кэт. – Из-за Грейс.

– Но на поминках она выглядела намного веселее, – сказал я. – Благодаря тебе.

– Она положила кое-что в медальон, который я ей подарила.

– Ну и хорошо, – отозвался я. – По крайней мере, она хочет его как-то использовать.

– Джон, она положила туда волосы, – сказала Кэт. – Волосы Старика.

– И все, что ли? Ты меня волнуешь.

– Не смейся. Признай лучше, что в этом есть что-то жуткое.

– Кэт, она не отрезала ему волосы после смерти.

– А как же? Он что, сам дал ей прядь?

– Ну да, в знак любви, – ответил я. – Обычное дело в этих краях.

Прядями волос часто обменивались друзья, братья и сестры, тайные любовники. В прежние времена, когда Старик еще не родился, обручальные кольца были не по карману нищим фермерам, и, чтобы скрепить свой союз перед священником, пары из Эндландс вместо кольца наматывали на палец друг другу волосы. А когда человек старел, вот так, как Старик, он мог решить отрезать волосы, пока они еще оставались, чтобы кому-то передать. Я рассказал Кэт, что, если бы она поехала в Браунли Холл, она бы увидела там прядь волос, подаренных на исходе дней Натаниэлем Арнклиффом своему сыну. Клочок белой щетины, придавленный стеклом, в золоченой раме, внизу медная табличка с выгравированными на ней датами.