День денег - [38]

– Ну и нечего баловать! – подвел черту Парфен.

Змей, тоже разочаровавшись в идее, отложил книгу.

Ладно, братцы… Это я вам говорю, родитель ваш, автор. Ладно, спасибо. Не надо мне ваших денег! Пусть я в долгах как в шелках, и перспективы туманные… Ничего! Выкручусь!

А вот как выкрутитесь вы, обидевшие меня (особенно ты, Свинцитский, мои книги хваливший и в глаза, и заглазно!)? Вы даже и не подозреваете о том ужасе, который навис над вами. Буквально навис! – ибо такова авторская воля и мощь, что он потолок на вас может обрушить, заложив бомбу на этаже над вами, где проживает богатый человек, которого решили убрать конкуренты. И – мокрое место от вас и от ваших идиотских рассуждений. Хоронить нечего будет!

И уже рука занеслась, уже виделась соблазнительная сцена огня, летящих обломков, криков, стонов…

Нет, не получается. Во-первых, живые все-таки люди, а во-вторых, это я бахвалюсь только, на самом же деле нет моей уже воли над вами, а ждет вас то, что вы сами приуготовите для себя.

Тем более, хоть и идиотские ваши мысли, но – моим родственные, ибо и я не раз задумывался: почему в наше время кумиров и идолов в моей душе нет истинного кумира? Чтобы я, на ночь помолившись о здравии близких и родных, затем сказал бы тихо ему в даль сквозь ночь: «Живи, милый человек, ты нужен мне больше всех!» Помаленьку, а кто побольше – многие нужны, но чтобы вот так, чтобы…

А ведь, если честно, понимаю: есть такие люди. Не может их не быть, потому что если б их не было, то и нас бы всех давно не было! Беда не в том, что нет их, а в общем недоверии души, направленном как вверх, так и вниз. Сотворять-то кумира, может, и не надо (хотя многие не понимают, что они слишком упрощенно эти слова понимают, не понимая, что они – звучный отзвук великой борьбы монотеизма с язычеством), но – быть достойным того, кто и не знает о тебе! – то есть гордо и тайно…

И вот прижимаешь обывательские, пошлые, старинные эти свои мыслишки к обывательской цветастенькой подушке под шум ветра за окнами, чувствуешь себя сиротливо, худо, мелко, думаешь: не взять ли чекушечку… Но нет, нельзя. От чекушечки дела не будет, а я занят сейчас, в отличие от моих героев, которые, правда, тоже заняты, но такими делами, которым выпивка не помеха!

Глава двадцать восьмая,

написанная, но полностью вычеркнутая, потому что в ней было еще одно угрюмо-покаянное лирическое отступление о питии как не веселии русском, а погибели нашей, но такого словоблудия ни один нормальный читатель вынести не сможет

Глава двадцать девятая Ай да Парфен!

– Вот что! – сказал Парфен. – Давно мечтаю я уехать далеко-далеко и начать новую жизнь!

Змей и Писатель несказанно удивились. Не успел Парфен это произнести, а они уже уверены были, что тоже об этом сейчас думали, потому что тоже давно мечтают уехать далеко-далеко и начать новую жизнь. Ай да Парфен, молодец!

– В Нерюнгри! – сказал Змей.

– Почему?

– Название нравится!

– В Москву! – сказал Писатель, вспомнив о своей литинститутской юности.

– Во Владивосток! – сказал Парфен.

– Почему?

– Ехать долго, за окном пейзажи… Там – океан. Я там не был никогда. И там нас ни одна собака не отыщет!

Все доводы показались Змею и Писателю убедительными.

– Значит, так, – втолковывал Парфен. – Сейчас меняем три тысячи долларов: билеты дорогие. Последним вечерним поездом в Москву, а оттуда сразу же на Владивосток.

– У меня паспорта нет, – напомнил Змей. – Без паспорта билет не дадут.

– Положись на меня, – успокоил Парфен. – Я где работаю, в конце концов? Данные паспорта помнишь?

– Нет.

– Неважно, из головы придумаем. А во Владивостоке сделаем тебе новый паспорт. Итак, берем билеты до Москвы и заказываем сразу на Владивосток. Остальные деньги прячем.

– Двадцать одну, – вдруг сказал Змей.

– Что?

– Двадцать одну берем себе. По семь на каждого. Надо еще родственникам оставить на прожитье.

– Маловато! – сказал Писатель.

– А ты там жуировать собираешься? – спросил Парфен. – Мы будем работать! Мы наймемся на сейнер рыбу ловить.

И Писатель со Змеем тут же поняли, что они именно хотели на сейнер рыбу ловить. И дружно кивнули, уважая умного друга.

Парфен подвел итоги:

– Прав Змей, родным надо что-то оставить. И сказать, что уезжаем. Честно. Без экивоков. Поэтому: план. Берем билеты. Договариваемся, где встречаемся. И прощаемся с теми, с кем хотим. Навсегда.

Слово это, печальное и высокое, заставило друзей встать. И они стоя выпили.

И не прошло и часа, билеты были куплены, деньги спрятаны, каждый имел при себе наличность для родных и на собственные прощальные нужды. Встреча была назначена на вокзале за полчаса до проходящего ночного поезда на Москву. ( № 183, Астрахань-Москва, убытие в 1 час 13 мин.)

Глава тридцатая Прощания. Змей

Змей стоял перед матерью, и был он теперь, конечно, не Змей, а Сергей Углов, потому что Лидия Ивановна даже и не знала, что его так дразнили в школе.

Она сидела на старом стуле, покрытом старой шалью, перед ней на круглом старом столе лежали вороха денег, она даже и оценить не могла, сколько, понимала лишь: много. Страшно много. Именно – страшно.

– Когда ты учиться после школы дальше не пошел, а работать, я думала: ладно, не всем профессорами быть, главное – человек ты не злой, хороший!..