День денег. Гибель гитариста. Висельник - [46]

Змей сбегал за портфелем, принес его.

— Чего у тебя там? — спросил кто-то.

— Да деньги.

И только сейчас Змей вспомнил, что ключи от портфеля у Писателя. Или у Парфена. Оба близко живут, можно сбегать, но, опять-таки, зачем время терять? Вот есть же тут Боря Кузьмин, слесарь, который двумя проволочками вскрывает любые замки. Особенно сложные — тремя.

Кузьмин взял, осмотрел и, к общему удивлению, спасовал.

— Это как сейф, — сказал он.

Стали пробовать.

Немизеров принес зубило и попробовал зубилом. Не вышло.

Боровков попробовал клещами. Не вышло.

Дмитровский попробовал коловоротом. Не вышло.

Аня Сарафанова попробовала на зуб.

Вера Лавлова попробовала серной кислотой (хранила на случай — сжечь харю той бабе, которая посмеет строить амуры ее мужу, когда она выйдет замуж).

Надюша Свирелева попробовала утюгом.

Роман Братман попробовал теоретически опустить портфель в море на глубину 10 000 метров (любил научную фантастику), где его разорвало бы от давления.

Эдик Бойков попробовал авторучкой.

Валера Володько попробовал кулаком.

Игорь Букварев привел своего ротвейлера и попробовал ротвейлером.

Горьков попробовал любимыми своими зубоврачебными плоскогубцами.

Петухов попробовал силой интеллектуального анализа, прищурив один глаз для концентрации мысли.

Ольга Дмитрук, бухгалтер, уставшая от точной тонкости цифр, попробовала ломом.

Саша Филинов попробовал домкратом.

Витя Шушаков попробовал сыронизировать, но его не поняли.

— Да ну его к черту! — обиделся он и пнул портфель ногой. Тот закувыркался по лестнице — и вдруг раскрылся, и из него посыпались деньги в невообразимом количестве.

— О! — обрадовался Змей. — Сейчас выпьем!

Нехорошая тишина была ему ответом.

— Ребята, имейте совесть… — сказал он.

Но все, кто был тут, ломанулись вниз, на ходу растопыривая руки (что показывает их совершенную неопытность в обращении с деньгами, потому что ловить их удобнее сведя руки вместе).

Все хватали доллары, отпихивая друг друга, в результате чего Немизерову оторвали карман.

Боровкова ударили в ногу.

Дмитровскому заворотили салазки.

Аня Сарафанова потеряла покой.

Роман Братман потерял лицо.

Вера Лавлова утратила былую нежность.

Надюша Свирелева усомнилась в способности любить.

Эдик Бойков не знал, за что держаться: за деньги или за стрелки брюк, чтоб не смяли.

Валера Володько, увлекшись борьбой, не успел ни одного доллара поднять.

Игорь Букварев — тоже, занятый тем, что пытался натравить на людей своего добрейшего пса.

Горьков был в сторонке, где больше всего долларов и оказалось.

Петухов заботился о том, чтобы, собирая деньги, не иметь алчного вида.

Ольга Дмитрук устало сидела на лестнице, и деньги, взвившиеся в процессе их ловли другими, сами падали ей в руки.

Саша Филинов собирал, чтобы отдать владельцу.

Витя Шушаков по-прежнему иронизировал, но набил при этом полную пазуху.

— Братцы, там ведь не мои! Отдайте! — закричал Змей.

Естественно, никто его не слышал, думая уже о том, куда бежать с нахватанными деньгами. Вот только эту еще бумажку поднять и эту, и эту…

Змей заплакал.

Глава тридцать седьмая

Сон Писателя.

А писатель Иван Алексеевич Свинцитский в это время беспробудно спал, и снился ему вовсе не пьяный, а наоборот, какой-то очень ясный и сюжетный сон.

Итак, снится писателю Свинцитскому, что он — писатель Свинцитский, но не такой, как он есть, явный сочинитель коммерческих романов (впрочем, под псевдонимами) и тайный — художественных, живущий в глухом Саратове, обремененный семейными заботами, а другой Свинцитский — всеми критиками признанный, читателями любимый, на все языки переведенный и при этом очень скромный. И вот призывает его Президент всея Руси и говорит: «Имел неосторожность на ночь вчера вашу новую книгу начать — и оторваться не мог, пока не прочел. И смеялся, и плакал. Вижу, правду говорил мне советник по культуре, что заслуги ваши перед Отечественной Словесностью велики. Скажите, чем могу я со своей стороны эти заслуги отметить? Просите, что вам нужно, чтобы вы и впредь спокойно работали на благо этой самой словесности».

«Да все у меня есть, — отвечает писатель Свинцитский. — Стол да стул, да бумага, да чего носить, да чего покушать. Более и не надо ничего. Покою в душе нет, но это мне никто не в силах предоставить».

«Уж я-то понимаю! — вздыхает Президент. — Покой нам только снится! Ну, нґа тебе тогда орден „За заслуги перед Отечеством“ II степени — и иди с Богом».

Писатель Свинцитский выходит из Кремля, садится в «мерседес», где поджидает его молодая красавица жена в песцовой шубке, и катит по Москве. Приезжают они в подмосковный свой трехэтажный особняк, ужинают холодной осетриной с подогретым красным вином, ложатся в постель и после взаимной нежности красавица жена начинает похрапывать, а писатель Свинцитский ворочается и думает о том, что всего-то он достиг (при том, что чего-то, конечно, не достиг) — и неизвестно, что теперь делать, можно в любой момент помирать. Сердце от этих мыслей начинает болеть, он пьет лекарство и помаленьку впадает в сон.

И снится этому писателю Свинцитскому, что он — писатель Свинцитский, но не такой, как он есть, всеми признанный и увенчанный и самим Президентом обласканный, а живущий в каком-то глухом городишке-райцентре, он одинок, он ходит в отрепьях, он свел знакомство с подозрительными личностями, он давно уже перестал даже писать, он зимует в каком-то подвальном брошенном овощехранилище вместе с такими же бомжами, как он сам. И просыпается он однажды с жестокого похмелья, и плохо ему, и не хочется жить, но вдруг отворяется люк, ударяет по глазам луч света, потом опять темно, потом глаза привыкают — и перед ним женщина ужасного вида с бутылкой в руке. Хватает он эту бутылку, пьет вино — и счастлив, и думает, что не надо ему иной доли, и с блаженной улыбкой он — засыпает.