День чудес - [5]

— А мне, знаете, не холодно, привык… — сказал, кто-то и похлопал меня по плечу. Я обернулся, но сзади никого не было. Зато впереди мелькнула знакомая фигура в засаленном пиджаке. Ноги, обутые в красные клеенчатые сандалеты, утопали в снегу по щиколотку. Он повернул за угол.

Я побежал скользя, с трудом удерживая равновесие. Вот и угол дома. Тут же что-то мягкое уперлось в меня, кто-то вскрикнул. Рядом охнула разбитая бутылка. Впереди улица была пуста.

Мы оттолкнулись друг от друга, и меня бросило в жар.

— Ты?! Черт возьми! Не может быть! Ведь сколько лет?

— Сколько?

— Я звонил… Слушай, тогда все как-то по-дурацки получилось… Страшно глупо все. Ты прости… Я все понял. Я был все это время один, думал… И все понял…

Молочные брызги зацепились за штанины и блестели жемчужинами.

— Ты прости, пожалуйста, разбил бутылку.

У меня, кажется, дома тоже есть… Ну скажи что-нибудь…

Я почувствовал в своей руке что-то теплое. Камень! Вот оно счастье, в двух шагах от меня. Близкое молчаливое счастье в лохматой шубе.

— Ну, рассказывай, где ты была все это время?:

— Нигде… Дома, — она пожала плечами. — Я слышала о тебе. Думала, ты придешь. Потом пошла в магазин и встретила тебя. Никогда не ходила по этой улице. Сама не знаю, почему пошла именно сюда. Мне показалось…

— Нет, тебе не показалось. Мы сейчас же едем ко мне. Навсегда! Я больше не выпущу тебя!

Я выскочил на середину улицы:

— Такси! Такси!

…На кухне нудно капал кран и уличный фонарь заглядывал в окно из темноты улицы. Сейчас я точно знал, что мы никогда не расстанемся.

— Мне пора.

Я вздрогнул и подумал, что сплю.

— Мне пора-а… — Она стояла в дверях, и сигарета окрашивала левую часть ее лица в кирпичный цвет. — Я возьму бутылку у тебя в холодильнике. Надо же что-то показать мужу. Вот и сходила за молоком…

Дверь клацнула языком замка и замкнула пустоту. Я лежал в темноте комнаты, а свет фонаря наложил на меня крест оконной рамы.

Потом стало темно. Что-то большое заслонило свет, что-то стукнуло в окно. Я накинул одеяло встал. Фонарь погас. Я придвинулся вплотную к стеклу и чуть было не вскрикнул. С той стороны на меня смотрел какой-то человек. Я чиркнул спичкой и совсем потерял способность соображать. На заснеженном бордюрчике окна пятого этажа сидел Ваня.

— Дай закурить, — он протянул руку в форточку!

— Может, зайдешь?

— Да нет. Я тут вообще-то случайно. Решил узнать, как твои дела…

— Как сажа бела…

— Ушла, значит?

— Значит.

— Ну, а ты что?.

— А, что я! Слушай, Ваня, может зайдешь все-таки? Сидишь там неизвестно как.

— Это тебе неизвестно. А мне все известно, и зря ты ее отпустил. — Он пожал плечами, бросил вниз окурок. — Камень-то смотри не теряй!

Я закрыл форточку. Снег плавно ложился на снежно отпечатки резиновых подошв. Через минуту от них остались небольшие вмятины, прикрытые белым пушком. Я взял трубку, накрутил диск.

— Я знала, что ты позвонишь, — голос был где-то рядом, — я ждала…

В трубке что-то затрещало.

Я проснулся от телефонного звонка.

— Вы что заболели? — спросил женский голос, к испорченный официальностью. — Нет? А почему тогда не на работе?

Потом меня вызвали к начальнику отдела.

— Мы вас попросили написать заметку в стенгазету…

Я кивнул.

— И что вы написали?

— Но ведь я никогда не писал заметок, и вообще…

— Ну ладно, все бы ничего, но вот вы написали, что человек сидит на бордюре окна пятого этажа. Может быть, он монтажник? Но вы же нигде об этом не говорите.

— Потому что он не монтажник.

— Значит, правильно я не понял это место? И еще вот, почему зимой в сандалетах? Ему что, больше нечего надеть?

— Не знаю…

— Что же вы не знаете, а пишите…

— Но ведь вы же сами попросили…

— Я предупреждал, что никогда этого не делал. Так получилось…

— Да… — начальник задумался, потер лоб резинкой, которую вертел в руке. — Нет, что-то в этом, есть…

В этот момент в кабинет вошел очень знакомого вида человек. Начальник переменился в лице.

— Здравствуйте, Иван Тимофеевич… Вот вы посоветуйте. Написал наш сотрудник заметку для стенгазеты, мы попросили его…

— Я предупреждал, — сказал я.

— Да, он предупреждал, — подтвердил начальник.

Иван Тимофеевич сел на стул, взял листик с заметкой, стал читать.

— А чего, по-моему очень интересно, — сказал он и положил ногу на ногу.

За окном висели снежинки.

Я уже знал, что надо было делать. У меня было сорок пять минут обеденного перерыва. Камень лежащий в кармане, обжигал меня, как огонь глиняный горшок. Я бежал. Институт должен был быть здесь, где-то недалеко. Комната тридцать пять, это я помнил точно. Это где-то здесь. Вот тридцать три, вот тридцать четыре… А где же тридцать пять?

Как в другом здании?

Ну да! Да! Конечно, в другом здании. Как же сразу не додумался до этого?! Ее комната, конечно, должна быть в другом здании. Вот ее комната Вот номер пятьдесят три, а напротив — тридцать пять.

— Я ждала тебя. Только ничего не говори!

— У тебя губы, как дольки апельсина, когда до них дотрагиваешься зубами…

— Я помню… Ты мне говорил это…

— А что, что мы больше никогда не расстанемся, я тебе говорил? Говорил?

— Говорил… Ой, что-то давит… Вот здесь, что-то горячее. Камень что ли?

— Камень…

У стойки никого не было. Фарфоровая продавщица в одиночестве чистила кольца зубным порошком.