День чудес - [17]

Мы столкнулись с ней в дверях аудитории. Я искал преподавателя, чтобы отдать освобождение — ехал на очередные сборы.

— Я преподаватель.

— Вы?…

— Когда вернетесь, найдете меня и ответите…

— За все?

Она улыбнулась. Волосы в узле на затылке, от этого видны ее широкие скулы и огромные глаза. Кажется, светлые. Нет, я не помню цвет ее глаз. Грустные, когда я уходил, счастливые, когда мы были вдвоем.

— Мне стыдно за тебя. Ты совсем не знаешь мышц спины! Как ты будешь отвечать на экзамене?

Она всегда ждала меня за дверью, и когда я выходил — видел ее, уходящую по коридору.

Я приехал и нашел ее. Она сидела на кафедре одна.

— Ну что, вы вернулись? Как успехи? Наш институт может вами гордиться?

— Может.

— Вы очень самоуверенны для первокурсника.

— Это от смущения…

— Неужели вам знакомо такое чувство?

Я вспомнил, у нее черные глаза. Такие черные, что зрачков не было видно.

Мне потом много говорили о ней. Говорили, что она только и подыскивает такого дурачка, как я, чтобы захомутать его.

Говорили, что ей все равно кто, лишь бы уже выйти замуж наконец, и что таких сосунков, как я, у нее пруд пруди. Все первокурсники влюбляются в нее, потому что она кому угодно запудрит мозги.

Я кивал и никому не верил.

Может быть, она и хотела выйти замуж за студента, и за меня, может быть, тоже. Но не просто так. И «пудрить мозги» она никому не собиралась. Иногда она вела себя, как школьница.

— Я украла твою фотографию со стенда. Вырезала бритвой…

Не люблю фотографироваться.

У меня нет ни единой фотографии. Только в документах.

— Теперь у меня дома всегда будешь ты. Я буду видеть тебя, когда захочу…

Недавно Люда вышла замуж. За студента.

С распределением никаких проблем не было. Я тогда был в прекрасной форме, и в деканате лежал вызов одного солидного общества, нуждающегося в моих бросках через грудь. Тогда я уже не собирался становиться профессионалом, но и мотать к черту на кулички молодым специалистом не хотелось. Тогда не хотелось.

Я боялся оторваться от асфальта. Боялся разбежаться и прыгнуть. Я решил шагать на месте. Три года. По распределению. По брони.

— Ша-а-гом… Марш!

Раз, два… Раз, два… Понедельник, среда, пятница — с шести до девяти тренировки в зале, вторник, четверг — кроссы, суббота — бассейн. Пятого числа в бухгалтерию. Зарплата молодому специалисту. Выдает молодой кассир. Улыбается… Весной турнир городов в Узбекистане, летом — первенство центрального совета, осенью — республика, область. Успехи? Как всегда. В числе кандидатов в сборную…

Раз. Два, три…

Год. Два, три…

— Пора подумать о будущем, — это мне сказала Люда.

Были какие-то соревнования в зале нашего института. Я лежал на матах. У меня не было сил Я проигрывал до последней секунды. Потом положил его. Резко подвернул бедро.

— Может быть, поступишь к нам в аспирантуру? К тебе хорошо относятся, я помогу…

Прошло три года. Студент ждал ее у дверей. Волосы в узле, скулы, глаза грустные, будто бы я уходил. Я не мог отдышаться. Я выигрывал в последний раз, резко подвернув бедро. Я дожимал его, напрягая все силы. Рефери свистнул, а я не отпускал. Потом гонг, и он заплакал. Оставалась секунда.

— Ты подумаешь? Нельзя же всю жизнь бороться.

— Подумаю.

Я решил. Все! Конец! Финита! Пропустите оркестр! Да, это они. Да, наглые, красные рожи. Да, они иногда играют на похоронах, но и на свадьбах тоже. Ноты раскройте! Знаете наизусть? Ну, поехали!

Бум! На! В си-бемоль мажоре…

Друзья, подойдите ближе к прощающемуся! Плечи ближе! Плечи… Сейчас я влезу, и можно выносить. Да-да, сюда, направо, из большого спорта. Осторожно о косяк! Цветы и подарки сюда, к ногам, адреса — матери и отцу, им будет приятно почитать, как уважали их сына. Почему ноги оказались впереди? Голову, голову… И о косяк! Я уже второй раз говорю…

— Люда, ты как здесь оказалась? Пропустите ее! Она родственница прощающегося, родственница, вам говорят! Я любил ее!

— Не обращай внимания. Я приветствую широкие массы, пришедшие проводить меня из большого спорта… Люда…

— Что ты решил?

— Подожди, сейчас пройдет этот оркестр, и мы поговорим, я ничего не слышу…

Трубач старается, он не совсем нормальный. У него пластинка в голове после травмы. Такая костяная пластинка, как заплатка. В голове…

Все ушли. Цветы валяются на земле. Растоптанные, как после похорон.

— Так что ты решил?

Я решил. Я решил изменить тональность. Взять на тон выше. До мажор…

…Я уже говорил: все началось с того, что ко мне зачастил Генка. Мы не виделись с ним лет пять. Генка был заджинсованный и веселый.

— Ты должен петь и играть, а не мучить себя и пацанов. И ходить ты должен не по тому ковру!

На меня вдруг дохнул ветер из нашего цветущего двора. Я почувствовал острый запах лака, которым я покрывал свою первую пенопластовую гитару.

— Ну, ты вспомни институт? А? До мажор! «У нас в гитарах динамит!..». Да с твоим тембром нас будут на руках носить! Скажи, что ты теряешь в этом зале, кроме собственного веса и пары чучел из ваты? Эстрада — это же живые люди. А в борьбе ты полжизни возишься с ватными куклами!

Полгода Генка заходил ко мне в зал, и мы брели с ним по пустому городу к магазину «Соки — воды», оттуда к остановке моего троллейбуса, и все время он не давал мне рта раскрыть.