День ангела - [53]

Пока Бенджамен Сойер кружил головы трем остальным девушкам, у одной из которых муж воевал в Ираке, Матвей только тихо страдал, наблюдая нелепое поведение сестры Сесилии, но, когда Бенджамен вдруг начал скалиться при виде ее деревенского платьица, из выреза которого высовывались молочные грудки в своих золотых и невинных веснушках, о, тут он не выдержал! Начал следить. Все бунтовало в его благородном существе против этого полицейского метода. Насколько бы было прекрасней в Аляске! Вместо этого он следил, с кем и куда она отправилась после урока русского народного мастерства, кто сидит рядом с ней в большой комнате, где студенты часто собирались вместе, не удрала ли она купаться на горную речку, в которой вода так прозрачна, что входишь и сразу же видишь любую травинку. Однажды он заметил, что Бенджамен, обменявшись с Сесилией короткими понимающими взглядами, налил ей два сока в большие стаканы. В один – ананасный, в другой – виноградный. И тут же отпил по глотку из обоих.

Сегодня после репетиции в лесу, когда всех поющих спугнула гроза, Матвей, удирая сквозь чащу, вдруг понял, что этой легчайшей сестры его нету! Была ведь, была, ведь летела, как ангел, и волосы намокшим потемневшим облаком летели за ней и цеплялись за сучья, и вот уже – нету! Матвей бросился в одну сторону – но там раскричался разбуженный филин, он бросился в другую – но там засверкало в разорванном мраке (могли быть и волчьи глаза, и медвежьи!), и ничего не оставалось ему, кроме как догнать остальных, добежать до корпуса, ворваться к себе в комнату, вытащить из груды свежепостиранного белья сухую майку, натянуть ее на свое молодое, блестящее от дождя, с белыми лопатками тело и тут же опять побежать сквозь буран – искать ее, дуру, овцу, baby-sister!

Дневник Елизаветы Александровны Ушаковой

Париж, 1959 г.

Всю ночь читала Ленины тетради. Почитаю и отложу, почитаю и спрячу. Как бы не сойти с ума. Я не плачу, слез нет. Как он посмел сделать с нами такое! Где было его сердце, его жалость к нам, к маленькому Мите? Никто не знает его так, как я. Не любовь к науке толкнула его на эти опыты. И не гуманность. Другое. А что – я не знаю. Все это – в тетрадях. Это он со мной сейчас говорит. Я всегда знала – как мне только сообщили, что его нет, – я-то знала, что он со мной. И останется со мной, и никуда не уйдет от меня, и мы еще будем с ним говорить обо всем. И я оказалась права, так и случилось. Я раздеваюсь и смотрю на свой живот. У меня на животе шов от кесарева. Разрезали меня и вынули моего сына. И шов остался. Он большой и уродливый, потому что не зарос как полагается. Было воспаление, шов не срастался, гноился. Его два раза заново разрезали, вычищали гной. Вот он – след моего ребенка.

Сначала Леня уверяет, что готов принести себя в жертву медицине, психологии, психиатрии, но я уже тут чувствую, что начинается ложь. Мне ясно, что он попробовал наркотики, наверное, давно, еще в Сорбонне, и попался. Дьявол поймал его. Я это чувствую.

Вот он пишет:

«Кому же, если не мне, поставить над собой этот опыт? Я знаю, что сумею освободиться от зависимости, я ведь уже однажды сумел. Значит, мне и нужно рискнуть. Ни мыши, ни крысы, на которых мы экспериментируем, не помогут людям понять, что и почему с ними происходит под действием известных препаратов. Важна не только физиология, важна философия. Мы знаем, как разворачиваются в мозгу те процессы, которые вызывает наркотик, но мы должны узнать и другое: оставляет ли Бог человека или Он поддерживает его в такие минуты? Если я задамся сразу несколькими целями, начиная от биохимической и медицинской, и сумею подняться до философской и религиозной, если я не разрешу себе ни единого послабления и шаг за шагом зафиксирую все этапы опыта, все ощущения моей души и тела, я сделаю именно то, что укажет остальным дорогу к освобождению. Мне иногда приходит в голову, что я должен принести себя в жертву и взять на себя испытания, через которые проходят люди только за то, что они не сумели выжить в этом мире без помощи лекарств, которые в естественном виде содержатся внутри самой природы, в ее растениях, семенах, цветах и грибах. Зачем они там? Какой в этом смысл?

Весь прошлый год я изучал шаманизм. Оказалось, что у нас во Франции, в бассейне реки Гаронны, была открыта пещера Трех братьев, на стене которой среди изображений, датируемых верхним палеолитом, то есть сорок тысяч лет до Рождества, находится изображение шамана – пляшущего человека в шкуре, с бубном и конским хвостом на голове. Значит, и в Западной Европе существовал шаманизм. Мы относимся к этому как к язычеству, но, в сущности, много ли мы понимаем? В душе заложена потребность мистического переживания. Хэмфри Осмонд совершил одно из самых величайших медицинских открытий: он понял, что человека сжигает особый голод по своему собственному, запретному и беспредельному «я». Наше ограниченное сознание стремится быть расширено, раскрыто, обнажено. Это происходит не со всеми и далеко не всегда, но те, с кем это происходит, те, кого жизнь ставит перед подобной необходимостью по той или иной причине, – те находятся в опасности. Противиться своему страстному желанию они не могут, а как потом выйти, вернуться обратно – не знают. Им нужно помочь.