Демьяновские жители - [48]

— Ты слишком не расходись, — одернул его Карманов, однако несердитым тоном, все более подпадая под Юзиковы мысли, — в нас, брат, много чего и было и есть.

— А кто же, конечно, спорит? Мы широкие. Стало быть, так и порешили — отводим им у Ржавой балки?

— Ладно. Нечего, понимаешь, центральную усадьбу захламлять, — убеждая самого себя в правильности такого дела, — ответил Карманов. — А веревки для просушки бельишка ты, видно, зря ликвидировал.

— Беспримерно не зря, Фрол Федорович. Пора прикончить! Я также подумал: пустить под частный курятник сарай у озера — он нам в хозяйстве непригоден, а усадьбу мы очистим от этакой живности.

— Не шибко хорошо. Как же они будут их там содержать?

— Сообразуясь с опытом Озирщинских, — курей надо пометить.

— А яйца?

— Поставим загородки. Пришло время и все хлевы туда вынести. А то свиньями попахивает.

— Ну против хлевов я не возражаю, — согласился Карманов, — а вот куры, брат, того… неловко как-то? В такой коллективности как бы петухи не бросили кричать.

— Не знаю, Фрол Федорович, как по вас, а как по мне, то есть примерно на мой взгляд, то ихний крик раздражает. Что хорошего? Что это за мелодия в ихнем оранье? Скажите в Европе — засмеют.

— Ну-ну… — проговорил невразумительно Карманов, но Юзик, умевший с полуслова понимать директора, удовлетворительно тряхнул головой — тот одобрил такой план. — Конечно, центральная усадьба такого большого совхоза должна иметь вид.

— Об том-то и речь. К нам, к примеру, могут иностранцы приехать, а у нас оравы кур копаются под окнами конторы. Анахронизм. Беспримерно портят вид! Сообразуясь, собственно говоря, с логикой действительности и, так сказать, с задачами прогресса, мы должны исходить из предпосылок.

— Верно, — кивнул Карманов, — обязаны идти в ногу со временем.

— Если взять, собственно говоря, быт рабочих, то какой в некотором, так сказать, смысле напрашивается вывод? Мы погрязли в лоне серости. Мы все еще нюхаем запах навоза и восхищаемся, потому что он-де наш навоз.

— Без навоза, известно, хлеб не взрастишь, — возразил Карманов. — Ты тут зарапортовался.

— Нынче нигде в мире не удобряют поля навозом, — заметил авторитетно Юзик.

— А тебе откуда известно?

— Если, Фрол Федорович, говорю, то знаю. А чего, собственно говоря, не знаю, то того не говорю.

— Ну ты сегодня, брат, чистый философ.

— Я, Фрол Федорович, не философ, я завхоз. И я говорю с точки зрения, так сказать, должности. Без короля можно обойтись, а без завхоза — никак нельзя. Подтверждает сама действительность.

— Эк, куда хватил!

— Я, Фрол Федорович, по внешности в некотором, так сказать, роде не видный. Не отпустила природа. Да кто знает, на что способен? — Юзик осторожненько усмехнулся, глядя своими мышиными глазками в лицо Карманову. — Мы сами себя не знаем. Может, во мне сидит Петр Великий, а может, и даже два Петра?.. Про то никому неведомо.

«Таракан, а хватил-таки куда! Ах ты каналья. Это в твоей-то дубленой шкуре — два Петра?» — изумился Карманов.

X

Степан Северинов, всеми забытый, как одинокий старый волк, сидел в своей казенной комнате в том доме, куда вселили колучовских. В трех соседних квартирах на площадке жили люди незнакомые или же, вернее, делавшие вид, что не знали его. Кто же во всей округе, спросить, мог не знать колучовского председателя Степана Северинова? Неужели ж никому из них он не сделал добра? Степан морщил дряблое лицо, припоминая… Взять хотя бы эту дохлую выдру Зотову Дарью. «Ей-то я не раз оказывал поблажку». Однако, когда Северинов начал припоминать, когда и чем он помог этой бабе, память его ни на что не наткнулась. «Коня для подвозки дров не дал». Еще вспомнил, как выставил ее из кабинета, а вечером видел — тянула баба на себе груженную хворостом тачку. «Зря, коня-то ей надо было дать». А Мысикова? «Подсобил же я, к примеру, ей тесом». Однако Степан поморщился, хорошенько припомнив ту помощь злополучным тесом. «Гм… кончилось-то худо: Варвара, сука брехливая, вернула его обратно. Ишь ты, амбикция!» Так, перебирая один за другим колучовских жителей, Степан ни на ком не мог остановиться, кто бы не держал на него зло. И оттого еще мрачнее и чернее делалось у старика на сердце. А дети? «Ну, погодите, мать вашу, доберусь до вас! Где ж видано, чтоб отца родного бросать как собаку!» К глазам Степана прикипали слезы. «Вот чего… надо прописать ихнему начальству, послать отцовские жалобы по месту работы». И, испытывая прилив благородного негодования, он вытащил свою (еще председательскую) ручку с заржавленным пером, но в чернильнице были только дохлые мухи, тогда он отыскал оглодок карандаша и, разложив помятый тетрадочный лист, дрожащей рукой вывел: «Довожу, товарищ директор, до сведения, что инженер вашего завода, то есть мой сын Северинов, бросил меня…» Но дальше отчего-то письмо не пошло, мысли начали скакать и прыгать, точно сенные блохи, старик расчувствовался, с кончика его красного носа скатилась на писаное крупная слеза, и ему сделалось неловко, стыдно, точно он просил у какого-то неведомого ему директора завода подаяние. «И тебе стыдно, шалава, — обратился он мыслями к дочери. — Но я великодушен. Не нуждаюсь я в вашей помощи», — думал Степан, вперив глаза в окошко.