Демьяновские жители - [22]

— Поганая собака! Пущай его одного ломають! Пес безродный! — заругалась Варвара, кивнув головой на дом Северинова.

— Как же обходитца без крестьянства-то? — обратился к Ивану Ивановичу Куропаткин.

— Да ведь оно, видишь, нынче в рабочих выродилось, — ответил тот. — Машинное стало. Разный, Серафим, горизонт.

— Гляньте-ка, волк выполз, — в наступившей тишине проговорила Фекла.

Все, сгрудившись, припали к окошкам. И правда, на крыльцо всходил, цепляясь руками за похилевшее перило, Степан Северинов. Он медлительно, на ощупь, по памяти (было темно), на непослушных ногах, тяжело прошагал через сенцы, потянул скобу двери и сивый, громоздко-костлявый, как привидение, шагнул через порог.

XIV

И верно, будто явился с того света — всеми отвергнутый. Он молча, угрюмо и нелюдимо стоял, опершись на костыль, напряженно оглядывая из-подо лба старух и мужиков, как бы решая, остаться ли ему в хате или поворотить назад.

Молчание длилось долго. Марья безо всякой причины переложила с места на место перевязанные веревкой ухваты (их тоже было жалко бросать!). Они в упор разглядывали этого страшного старика, точно видели его впервые. Как же он был стар! Все лицо его покрывали мелкие и крупные поперечные и продольные морщины; из них, под бурыми клокастыми бровями, серели неподвижные угрюмые, просившие милосердия глаза. Сваленная сивая борода открывала ямы — западины ключиц; в прорехе расстегнутой черной, целый год не снимаемой рубахи виднелась широкая, густо обросшая костлявая грудь. На шее его, на шнурке колыхался медный крестик. Мятые штаны были вправлены в кирзовые сапоги. От старика исходил тяжелый, кисло-горький дух, какой вытягивает сквозняк при ясной погоде из отворенной дверцы погреба. Небольшие, тоже сморщенные, нерабочие руки Северинова двигались, точно он искал какую-нибудь опору, чтобы увереннее стоять.

— Тебе чего надо?! — спросила не очень приветливо Марья.

— Говори, какого ляда приперся? — тоже строгим голосом спросила и Варвара.

— Сельчане… промеж нас один бог судья… — выговорил Северинов, тряся головою.

— Ты б, злодей, про бога упоминал ране. Када давил нас! — выкрикнула Фекла, она угрожающе замахала руками перед самым его лицом, будто желая ухватить его за бороду.

— Чего, говорю, надо? — опять спросила Марья.

— Мы ж тут возросли. А сегодня, видать, последняя ночь, — проговорил он примиряющим дрожавшим голосом.

— Ну так что с того? — бросила ему Аграфена.

— Подсобить-то мне некому. Один я нынче. Мне б и на погост пора… — Он передохнул удушье. — Да смерть, видно, не закажешь. Нейдет. Так вы… вы, родные, подмогните мне, — Северинов остановил неподвижные глаза на лице Куропаткина.

Чувство озлобления, только что охватывавшее этих людей, вдруг — как бы помимо их воли — начало гаснуть, исчезать, и в выражении их лиц появились искры света и человечности. От злобы они перешли к доброте, потому что в душе злодея увидели просвет.

— Подсобим, чего ж… А ты помни — нам не брат, — ответил Серафим Никитич за всех.

Старухи молчали, выражая согласие. Они больше ничего не сказали ему. Но и этих слов было достаточно Северинову; он вдруг низко, едва не до пола, поклонился, чуть слышно выговорил:

— Спасибо, люди, — и тихо, стараясь не стучать костылем, удалился.

После его ухода они долго сидели в молчании.

— Косец, — так звали в деревне Северинова, — скоро помреть, — заметила в тишине Фекла.

— И то пора: зажился, леший, — выговорила Аграфена, приходя опять в озлобление.

— Волк берложный! По ем петля плачеть! — взорвался Куропаткин, живо вспомнивший свою помершую племянницу, которой не дал Северинов машину, чтобы отвезти в больницу; озлобление, прорывавшееся в его словах, вновь охватило всех. Они точно укорили себя за излишнюю, проявленную к этому страшному человеку доброту и начали распаляться.

— Черта лысого! Чтоб я ему подсобляла. На-ка тебе! — Варвара сложила кукиш, ткнув им в сторону дома Северинова.

— Пущай один гребется в Титково, — сказала Дарья.

— Люди к смерти об душе думают, — сказал Иван Иванович. — Он пожалобиться приходил.

— Тоже ж, подумавши, — человек, — вздохнула сердобольная Марья.

— У-у, злодей! — проговорила угрожающе Анна. — Родные дети бросили как собаку. Пускай тут подыхает.

— А ежели рассудить, так Косец уже наказанный, — сказала Марья, — волк и тот воеть один.

По сеням забухали громкие, уверенные шаги, и на пороге появился Карманов. Человек этот в Титкове жил четвертый год. Большой, тяжелый, с продубленным, кирпичным лицом, цвет которого свидетельствовал о мужском пороке, Карманов вошел в хату Марьи. Половицы надтреснуто скрипнули под его ногами. Старухи и мужики молча глядели на него. Карманов раздвинул в улыбке толстые губы.

— Что, старухи, повесили носы? По случаю окончательной гибели деревни? Приспела пора. Завтра порушат хаты. И сразу же начнут рыть котлованы под птицефабрику. Вот на какой вышли мы рубеж! Понимать надо! — Он ткнул в потолок обкуренным пальцем.

— Места другого не нашел! — крикнула Варвара. — Вышел он на рубеж! Вот иде сидит рубеж-то твой. Орден заработать захотел? Корни предков рвешь, Карманов! Али ты иностранец? Али не жалко?