Демон-самозванец - [10]

Зря открыл.

Как бы сказать, чтобы получилось незатянуто… Вот есть места, где от одного взгляда сердце петь готово, а душа порхает разноцветной тропической птичкой. Но есть и другие, где не то что петь — матом ругаться не захочется: мрак, тоска беспросветная, покосившиеся могильные кресты, смрад разложения и омерзительно каркающее воронье.

Вот я, к сожалению, оказался именно в другом.

Обстановка помещения прямым текстом намекала на застенки, причем не цивилизованные полицейские, а самые что ни на есть пыточные, времен если не Бориса Годунова, то недалеко от них ушедших. Сырые стены из крупных, небрежно отесанных каменных блоков, бородатая плесень в каждой щели, упитанные мокрицы и не менее упитанные питающиеся ими пауки. Дверь (дощатая!) снабжена квадратным окошком-кормушкой, над ней пристроилась электрическая лампочка — тусклая, с противно-красноватым свечением, но все равно выглядевшая здесь так же странно, как спутниковый навигатор на каравелле Колумба.

Более дешевых с виду ламп я еще никогда не видел.

На мебели здесь разоряться не стали, ограничившись лежанкой из голых досок у стены. Древесина отсырела до безобразия, и плесень устроила на ней пышную плантацию. На санитарно-гигиенических делах тоже сэкономили: в углу бадейка их тех же досок, прикрыта крышкой, так что внутрь не заглянуть. Да и заглядывать не хочется, потому как не сомневаюсь, что хорошее там держать не станут.

Более чем строгая обстановка. Сказать про нее «спартанская» — наглейшее преувеличение настоящей картины. Примитивный функционал, ни единой детали, в которой можно найти хоть что-нибудь лишнее или намекающее на комфорт. Впрочем вру — одна есть. Или одно… В общем, имеется тут что-то вроде украшения, если так можно выразиться. На полу грубыми линиями начерчен сложный многоугольник, вписанный в окружность. Кратка или мел не понадобились — некто попросту проделал борозду в многолетних наслоениях почти окаменевшей грязи.

Но сомневаюсь, что это простое украшение, и сомнения не беспричинны. Я почему-то стою именно по центру фигуры, и при этом не могу сдвинуться с места.

Бред умирающего?

На голову и плечи сваливаются опадающие кольца троса. Подняв голову, прежде всего убедился, что потолок помещения под стать всему остальному: такой же омерзительный, порченный плесенью, обжитый пауками и мокрицами.

Именно с потолка все падает и падает трос. Вот мелькнул обрезанный гнусными негодяями конец, хлестнул напоследок по лицу, достиг пола. А я лишь глазами его проводил: так и стою истуканом, не в состоянии пошевелить ни рукой ни ногой.

Косноязычный незнакомец наблюдал за приключениями троса вместе со мной, продолжая лепетать свою белиберду. Выглядел он заметно веселее, чем окружающая обстановка. Редко встретишь человека, который, даже будучи обросшим недельной клочковатой щетиной, продолжает выглядеть потешным интеллигентом-ботаником. Еще и одет как бомж, отирающийся в районе помоек, куда киностудии сбрасывают свой хлам. Тряпье, его по виду побывало не в одном фильме интересных жанров. Потасканная треуголка спившегося пирата, алый бархатный топик «мечта гея», штаны, суженные на бедрах, зато внизу размерами превосходят трубы «Титаника». И ковбойские сапоги — настоящие «роперы», уж я-то знаю.

Очередная попытка шевельнуться, и опять неудачная: тело будто деревянное, как и вся здешняя мебель. И при этом почему-то не падает, стою насторожившимся сусликом возле норки.

Хотя кое-что вроде могу: язык шевелится, губы тоже, да и головой крутить получается. Пожалуй, имеет смысл обратиться к единственному обитателю каземата:

— Эй, чучело, а ты по-русски не можешь?

— Ашшаркамаанлаай дуусаль каачитлаль!

— Понятно.

Похоже, сосед по камере как источник информации — полный ноль.

А то, что это именно камера, сомнений почти не осталось. К тому же я не столь наивен, чтобы убеждать себя, будто после падения попал на реабилитацию в шикарный санаторий. Нет, это настоящая кутузка.

Неужто такие клоповники где-то сохранились? Да лучше на лесоповале сибирские кедры валить, чем терпеть такое убожество: там все же в тайге работаешь, свежим воздухом дышишь, а не этими болезнетворными миазмами, да и уборку в бараке регулярно проводят. Я, знаете ли, лишь на работе неприхотлив, а в быту тот еще эстет.

К тому же соседа подселили из тех, кто может подойти и в шею тебе вцепиться или даже заточенную ручку ложки в глаз забить, сатанински при этом похохатывая. Вон как уставился — несомненный псих. Его даже колотит, возможно, от предвкушения ужасающей расправы над беспомощным сокамерником.

Надеюсь, все, что я вокруг себя вижу, — действительно бред умирающего.

А псих не может угомониться, так и несет свою ересь. Еще и приблизился, орет так, что брызги до лица долетают. А ведь он меня боится. Да — определенно боится. И одновременно чего-то хочет. Что ему от меня надо?

Что-то: в шею вцепиться или глаза выколоть. Чего еще от ненормального можно ждать?

Пить хочется так, что язык ссыхается. И мутит будто с тяжелейшего похмелья. Неужели в бреду можно страдать от таких симптомов?

Все — хана моим глазам. Псих явно решился на гнусность, подступает неотвратимо, даже бормотать прекратил.