Демон пустоты - [53]

– Мы прокляты, тень.

Билли одернул себя, развернув стремящееся подойти к женщине тело, бросил на стол револьвер Лауры, с которым не расставался даже тогда, когда расстался с ней, и почти бегом покинул клуб, жадно вдыхая холодный, напитанный осенней пылью воздух.

Больше он никогда не приходил ко мне.

Ноябрь 2004 года

УБИТЬ РЭЙВЕН

– Любовь – отвратительная, злая, жестокая вещь, – внезапно включился Сид, поставив стакан на стол. – Посуди сам: сначала для тебя готовы сделать все, ты веришь, что связь вечна. Потом ты оступаешься – и тебя выкидывают на улицу, сопроводив морализаторским комментарием, словно какую-то порнографическую поэму. А как же планы и договоры? И где же, черт побери, в этом раскладе любовь? Куда она делась?

Иногда мне кажется, что люди пользуются сложными ситуациями, чтобы избавиться друг от друга. В итоге ты сидишь и ждешь, что к тебе придут, поднимут с пола, где ты сжался в комок, и скажут, что все закончилось, что твои ошибки прощены, что главное, что у меня есть ты, детка, но, проснувшись, видишь только потолок. Ты просыпаешься с ощущением, что твоя жизнь закончена. А какой может быть денек при таком начале? Никто не приходит. И где же любовь?

Я-то чувствую ее на все сто. Если ты полностью растоптан, разбит и изрезан, значит это она. Любовь – это только разрушение, безумие, агония, мучения и смерть в дымящемся горшке дерьма. Тот, кто снимает фильмы про счастливую любовь, – лживый подонок, потому что ему хватает ума не показывать границы любви. Самое страшное начинается после слова «конец», там, где герои остаются одни-одинешеньки за лентой титров. Шаг вправо, шаг влево – и тебе крышка, за тобой выслали автоматчиков, ты уже на улице с миской супа для бездомных в руках.

Сид мне нравился, несмотря на его периодическую наивность. Большую часть времени он молчал и скрывал переживания от окружающих, но потом его пробивало, словно он накапливал энергию, отбиваясь от несправедливостей мира. Как будто эти реальные или вымышленные несправедливости переполняли его до краев и заставляли возмущаться. Поток обидчивых откровений и обвинений в адрес различных еретиков или тупиц казался очень естественным, а как раз естественности в моем окружении не хватало. Сид тоже считал себя манипулятором, но он был чересчур живым для стопроцентного попадания в образ.

– Причем даже пережить это тебе не дадут! – не мог остановиться он. – В современном мире нет возможности предаваться скорби. Вся сентиментальность культурной сокровищницы к твоим услугам. Она убивает любую агонию. При определенной чувствительности можно очень легко манипулировать своими настроениями. Работа, затем несколько фильмов, постоянные наушники с тщательно подобранной очередью треков. Полгода в таком режиме – и все твои несчастья стираются, как будто их не было. Как побочный эффект получаешь совершенное равнодушие к судьбам мира, но такова цена всех обезболивающих – они заставляют тупеть. Музыкой можно доводить себя до состояния берсерка, до состояния экстаза. Если подключать другие методы развлечений, то перед этой адской артиллерией любая скорбь выглядит чрезмерной. Кто-то умер? Трахнулся с двумя трасами, один из которых одарил сифилисом? Потерял свою женщину? Знай себе жми на кнопки.

Особая удача, что Сиду не нужно отвечать. Собеседник для него – всего лишь темная дыра слива. Сид и так все знает, ему не нужны советы, он просто хочет делиться тем, что накипело. Меня это устраивает. Это как бесплатную пьесу посмотреть.

– Я бы хотел, чтобы кто-то поджег мой дом. Было бы приятно вернуться и увидеть только грязную кучу обгорелых обломков… – Он обхватил голову руками и посмотрел на меня исподлобья. – Я больше не могу.

Сид выглядел истощенным.

– Рэйвен? – предположил я.

– Рэйвен… – повторил он. – Чертова Рэйвен. Когда она входит, все изменяется, и я перестаю дышать, как последний кретин. Я хочу ее всю, до самого конца, это просто убивает. Ее холодность, бесцветные ресницы, худые лопатки, все это – воплощенная чума, разрушение, безумие, зона отсутствия контроля. Ее ласки не лучше – ей удается оставаться на миллионы световых лет вдалеке, замораживая меня заживо. Если ад существует, то это она, и самое дикое, что она кажется мне невероятно красивой. Ради того, чтобы смотреть на нее, я… Мне хочется раскроить Рэйвен голову – и одновременно запустить в нее пальцы. Это просто невыносимо!

Сид с таким вожделением, жаждой и тоской произносил это имя, что сигаретный дым свивался в плотные кольца. Он сжимал и разжимал пальцы, и я понял, что дела плохи. Честно говоря, я надеялся, что с Рэйвен вскоре будет покончено, – Сид наиграется с ней и вернется к нам, но ситуация повернулась неожиданным образом. Все, что он описывал, было мне незнакомо. Может, я видел такое в кино. Может, читал о подобном. Но сейчас Сид пытался меня убедить, что человеческой воли недостаточно, чтобы себя сдерживать. Ха.

– Знаешь, Дэйн, я недавно был в командировке. Я ехал в поезде и радовался, что еду в другой город, что я могу держаться от нее подальше хоть какое-то время. Что я не развалюсь на части от того, как она улыбается, что все это не будет происходить со мной хотя бы несколько дней. Никто не должен настолько занимать мысли – это полностью посрамляет внутреннюю жизнь. – Сид казался злым. – Но в какой-то момент мне стало настолько невыносимо, что пришлось спрыгнуть с поезда. Я шел пешком, потому что холод отвлекал, иначе бы я распорол себе брюхо. Я знал, что когда приду к ней, она великодушно раздвинет ноги, но я никогда так и не получу того, чего на самом деле хочу. Нет ничего хуже недосягаемости, непреодолимой дистанции. И тогда, Дэйн… Тогда я впервые подумал, что должен убить Рэйвен.