— Рад видеть тебя, Оллердален, ты все не меняешься, узнаю веселые мотивы Ванахейма! — на что, ничуть не смутившись, старик, будто только и ждал Конана в этой харчевне, прервав пение, скрипуче отозвался:
— А тебе, видать, наскучило в королях ходить? Решил снова к нам вернуться?
Но Конан уже сидел за столом и, не скрывая радости, разговаривал с незнакомцем. Слуга подошел поближе, надеясь таким образом напомнить о себе и о своем голодном животе. Действительно, все распоряжения уже были сделаны, на столе появился хлеб, кувшины, двое мальчишек старательно суетились вокруг, уловив, что один из гостей — настоящий король.
— Кастеджо! Какая встреча! — Киммериец не мог поверить, что рядом сидит старинный друг, тот самый отчаянный храбрец и любитель ледяной воды, которого он вспоминал совсем недавно. С таким спутником он бы отправился хоть в Серые Миры. Эта идея, вдруг пришедшая в голову Конана, так захватила его, что он чуть было не выпалил ее Кастеджо. Присмотревшись к другу повнимательней, он все же решил подождать с разговорами, а пока стал торопливо есть, почти не чувствуя вкуса пищи. Примостившийся на краешке стола Зубник, утолив первый голод, маленькими глотками пил вино и с любопытством разглядывал сидящего напротив человека. Мужчина был бесспорным красавцем, но какая-то болезненность, — то ли проступавшая сквозь природную смуглоту кожи бледность, то ли мучительный излом бровей, — портили безупречное лицо. Перевязанная тряпкой рука доставляла ему большое страдание, это было заметно по той старательности, с которой он пытался примостить ее на столе. Но самыми странными были взгляды, которые Кастеджо бросал на Конана. Казалось, старинный друг мучительно выбирает, что ему сделать: броситься ли на шею киммерийцу или тут же перерезать ему горло. К тому же Зубник с неприязнью заметил, что, несмотря на утренний час, этот человек уже довольно сильно пьян. Конан тоже заметил все эти странности в Кастеджо, быть может, чуть позже слуги, обрадованный неожиданной встречей и, как все люди, не желавший признаваться себе в том, что сидящий напротив близкий человек ему неприятен. Но он же прекрасно помнил, что в годы их молодости одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что творится с другом, поэтому, резко отодвинув кувшин с вином, положил руку Кастеджо на плечо и спросил напрямик:
— Ты не рад меня видеть? Говори, я же вижу.
Аквилонец только криво усмехнулся и чуть отодвинулся в сторону. Конан чувствовал странную скованность, чей-то неприятный взгляд жег ему лопатки, но оборачиваться не хотелось. Все больше мрачнея, он еще раз обратился к Кастеджо:
— Чем, интересно, я заслужил такой теплый прием у старого друга?
— А разве у королей бывают друзья? — наигранно удивился тот, отхлебнув из кружки. — Мне казалось, вам нет дела до нас, простых смертных.
Конан озадаченно посмотрел на сидящего напротив обозленного человека и только и смог, что презрительно сказать:
— И после какого кувшина ты начал делить нас на высших и низших?
Зубника тихонько затошнило от страха. Он хорошо понимал, что сейчас между двумя сильными людьми произойдет что-то очень нехорошее, но вмешаться не мог. Слуга умоляюще посмотрел по сторонам и встретился взглядом с горбатым певцом, которого его господин назвал Оллердален. Тот уловил молчаливый призыв, так как и сам уже несколько минут присматривался к сидящим за столом, чувствуя неладное. Будучи человеком без родины, — кем были его родители и где его произвели на свет, никто никогда не знал, а первыми его воспоминаниями о детстве были холодные ветра Бритунии и приютившее его полудикое племя, кочевавшее по степям, перейдя Кезанкийские горы, — он не признавал никаких законов, хотя постоянно вступал с ними в конфликты в самых разных странах, и то, как Оллердален обращался к человеку, зависело исключительно от его настроения, а не от положения собеседника. Поэтому, неожиданно резво подскочив к столу, он подвинул слугу и без приглашения сел, обнажив в ухмылке короткие черные пеньки зубов. «Ох, помогай, горбатый, — мысленно взмолился лекарь, — я тебе все твои гнилушки во рту повылечу, только выручай!» Глаза Кастеджо уже метали молнии, криво улыбаясь, он начал вставать из-за стола. В этот момент Оллердален хлопнул ладонью по столешнице и неожиданно звонко сказал:
— Ну, как есть — мальчишки! Только встретились и уже что-то не поделили! — Озадаченные напористой нелепостью этих слов, все посмотрели на него.
— Какие мы тебе мальчишки… — свирепо начал Конан.
— А такие: твоя мамаша еще и в глаза не видела твоего отца, а моему горбу уже завидовали все верблюды Стигии!
Вокруг захохотали, а с соседней лавки даже свалился краснолицый туранец. Кастеджо слабо улыбнулся, Конан, тряхнув головой, не выдержал и рассмеялся.
— Я вижу, ты с дороги, король-путешественник, — бодро продолжал певец, — забирай своего друга, пошли ко мне в крысятник, отдохнешь, а там, глядишь, и спорам вашим — конец.
— Что я слышу? — изумился Конан. — Бродяга Оллердален обзавелся собственностью? О каком это крысятнике ты говоришь?
— Не смей обзывать мой дом собственностью, — высокомерно ответил горбун, вставая. — Захватите вина, мои винные подвалы вчера залило дождем. Пошли, лопоухий, — ласково обратился он к Зубнику и пошел к выходу.
