Демон - [21]

Кружа его над головой,

Увлечена летучей пляской,

Она забыла мир земной;

Ее узорною повязкой

Играет ветер; как волна,

Нескромной думою полна,

Грудь подымается высоко;

Уста бледнеют и дрожат,

И жадной страсти полон взгляд,

Как страсть палящий и глубокой!

Клянусь полночною звездой,

Лучом заката и востока,

Властитель Персии златой

И ни единый царь земной

Не целовал такого ока!

Гарема брызжущий фонтан

Ни разу жаркою порою

Своей алмазною росою

Не омывал подобный стан!

Еще ничья рука земная,

По милому челу блуждая,

Таких волос не расплела;

С тех пор, как мир лишен был рая,

Клянусь, красавица такая

Под солнцем юга не цвела!..

В последний раз она плясала.

Увы! заутра ожидала

Ее, наследницу Гудала,

Свободы резвую дитя,

Судьба печальная рабыни,

Отчизна, чуждая поныне,

И незнакомая семья.

И часто грустное сомненье

Темнило светлые черты;

Но были все ее движенья

Так стройны, полны выраженья,

Так полны чудной простоты,

Что если б враг небес и рая

В то время на нее взглянул,

То, прежних братий вспоминая,

Он отвернулся б и вздохнул.

И Демон видел… На мгновенье

Неизъяснимое волненье

В себе почувствовал он вдруг;

Немой души его пустыню

Наполнил благодатный звук;

И вновь постигнул он святыню

Любви, добра и красоты!

И долго сладостной картиной

Он любовался; и мечты

О прошлом счастьи цепью длинной,

Как будто за звездой звезда,

Пред ним катилися тогда.

Прикованный незримой силой,

Он с новой думой стал знаком,

В нем чувство вдруг заговорило

Родным, понятным языком.

То был ли признак возрожденья?..

Он подойти хотел – не мог!

Забыть? – Забвенья не дал бог —

Да он и не взял бы забвенья!

На брачный пир к закату дня,

Измучив доброго коня,

Спешил жених нетерпеливый;

Арагвы светлой он счастливо

Достиг зеленых берегов.

Под тяжкой ношею даров

Едва, едва переступая,

За ним верблюдов длинный ряд

Дорогой тянется, мелькая:

Их колокольчики звенят.

Он сам, властитель Синодала,

Ведет богатый караван;

Ремнем затянут стройный стан,

Оправа сабли и кинжала

Блестит на солнце; за спиной

Ружье с насечкой вырезной.

Играет ветер рукавами

Его чухи,[11] – кругом она

Вся галуном обведена.

Цветными вышито шелками

Его седло, узда с кистями.

Под ним весь в мыле конь лихой

Бесценной масти золотой;

Питомец резвый Карабаха

Прядет ушьми и, полный страха,

Храпя косится с крутизны

На пену скачущей волны.

Опасен, узок путь прибрежный:

Утесы с левой стороны,

Направо глубь реки мятежной.

Уж поздно. На вершине снежной

Румянец гаснет; встал туман;

Прибавил шагу караван.

И вот часовня на дороге…

Тут с давних лет почиет в боге

Какой-то князь, теперь святой,

Убитый мстительной рукой.

С тех пор на праздник иль на битву,

Куда бы путник ни спешил,

Всегда усердную молитву

Он у часовни приносил,

И та молитва сберегала

От мусульманского кинжала;

Но презрел молодой жених

Обычай прадедов своих;

Его коварною мечтою

Лукавый Демон возмущал;

Он, в мыслях, под ночною тьмою

Уста невесты целовал!

Вдруг впереди мелькнули двое,

И больше – выстрел! Что такое?

Привстав на звонких стременах,

Надвинув нá брови папах,[12]

Отважный князь не молвил слова;

В руке сверкнул турецкий ствол,

Нагайка щелк! и как орел

Он кинулся… и выстрел снова!

И дикий крик, и стон глухой

Промчался в тишине долины!

Недолго продолжался бой,

Бежали робкие грузины.

И стихло всё. Теснясь толпой,

Верблюды с ужасом смотрели

На трупы всадников: порой

Их колокольчики звенели.

Разграблен пышный караван,

И над телами христиан

Чертит круги ночная птица.

Не ждет их мирная гробница

Под слоем монастырских плит,

Где прах отцов их был зарыт.

Не придут сестры с матерями,

Покрыты белыми чадрами,

С тоской, рыданьем и мольбами

На гроб их из далеких мест!

Зато усердною рукою

Здесь у дороги над скалою

На память водрузится крест,

И плющ, разросшийся весною,

Его, ласкаясь, обовьет

Своею сеткой изумрудной;

И, своротив с дороги трудной,

Порой усталый пешеход

Под божьей тенью отдохнет.

Несется конь быстрее лани,

Храпит и рвется будто к брани,

То вдруг осадит на скаку,

Прислушается к ветерку,

Широко ноздри раздувая,

То, разом в землю ударяя

Шипами звонкими копыт,

Взмахнув растрепанною гривой,

Вперед без памяти летит.

На нем есть всадник молчаливый:

Он бьется на седле порой,

Припав на гриву головой.

Уж он не правит поводами,

Задвинул ноги в стремена,

И кровь широкими струями

На чепраке его видна.

Скакун надежный господина

Из боя вынес как стрела,

Но злая пуля осетина

Его во мраке догнала.

В семье Гудала плач и стоны,

Толпится на дворе народ:

Чей конь примчался запаленный?

Кто бледный всадник у ворот?

Недолго жениха младого,

Невеста, взор твой ожидал.

Сдержал он княжеское слово,

На брачный пир он прискакал;

Увы! Но никогда уж снова

Не сядет на коня лихого.

На беззаботную семью,

Как гром, слетела божья кара!

Упала на постель свою,

Рыдает бедная Тамара;

Слеза катится за слезой,

Грудь высоко и трудно дышит;

И вот она как будто слышит

Волшебный голос над собой:

«Не плачь, дитя! не плачь напрасно!

Твоя слеза на труп безгласный

Живой росой не упадет;

Она лишь взор туманит ясный,

Ланиты девственные жжет.

Он далеко; он не узнает,

Не оценит тоски твоей;

Небесный свет теперь ласкает

Бесплотный взор его очей;

Он слышит райские напевы…

Что жизни мелочные сны

И стон и слезы бедной девы

Для гостя райской стороны?

Нет, жребий смертного творенья,

Поверь мне, ангел мой земной,