Демон и Бродяга - [2]

– Садись, почтенный, поговорим, – предложил второй гость, коренастый, почти квадратный, в широкой меховой шапке.

Бык?..

Тулеев робко присел. Чудесным образом снаружи потемнело, словно не утро разгоралось, а снова наступала таежная весенняя ночь. Звуки отодвинулись, собачий лай еще был слышен, но словно пробивался издалека, из дальнего леса, а голоса людей и вовсе пропали. В ноздри Саяну шибануло звериным духом. Шаман хотел незаметно опустить руку в карман, захватить в кулак обереги, сделанные из лопаточной кости счастливого оленя, но карман словно зашит оказался. Язык во рту отяжелел и с каждой попыткой вымолвить защитное заклятие становился все тяжелее.

Теперь Саян разглядел их как следует. Тот, кого он принял за быка, до самых бровей зарос длинным бурым волосом, и сложно было разобрать, где кончается его собственная борода, а где начинается лохматый ворот медвежьего тулупчика. Волосатый почесал шею, и Саян вздрогнул. Пальцы на заскорузлой ладони пришельца срослись под общим загнутым ногтем, так что кисть руки сильно смахивала на копыто. Говорил этот дикий гость с сильным монгольским акцентом, иногда всхрапывал плоским сопливым носом и непрерывно чесался.

Его приятель слева, высокий, тощий, уселся, поджав голые красные пятки; невероятно длинные пальцы на его ногах соединялись перепонками, а розовые голени были покрыты прожилками вен. Когда длинный снял шапку, хозяин чума вздрогнул. Хищную, вытянутую вперед физиономию гостя венчал гладкий блестящий лоб, из которого росли жидкие белые космы, точь-в-точь лебединые перья.

– Ты не слишком ласков с друзьями, – с укором произнес третий, закутанный в пестрый балахон. Из-под балахона остро светились желтые круглые глаза.

– Друзья не входят в дом без спросу, – нашелся Тулеев.

– Друзья приходят именно тогда, когда у них в тебе есть нужда, – пропыхтел бык.

– Я не знаю, кто вы, – отважился Саян.

– Мы прибыли издалека, и наши имена тебе не освежат память, – строго произнес лебедь. – Нас послал тот, кто, в отличие от тебя, чтит память предков…

Тулеев вскинулся, вспыхнул, так обидны показались ему слова пришлых, но сдержал себя, не дал волю гневу. Человек-сова повернулся в профиль, на мгновение стал виден его крючковатый, загнутый вниз нос, отполированный, как хищный клюв, и острый язык. Шаман опустил взгляд и… невольно, сам того не желая, заерзал, задвигался в сторону.

Сова кутался в чесучовую долгополую шубу, каракулем внутрь, из-под нее торчали носки суконных унт, а руки он старательно прятал в рукава. Самые кисти рук-то спрятал, а большой палец, корявый, широкий, с загнутым когтем, спрятать не успел. Или не захотел. Таким когтем с одного удара можно было быку горло перерезать, подумалось Саяну. Сова усмехнулся недобро:

– Слышал ты о таком русском старике-знахаре, по имени Бродяга, что живет в одном из поселков Читы?

– Ну… слышал вроде.

– Всяко ты слышал, – прогудел бык. – И не вздумай нам врать. Разве твоя сестра младшая не водит с ним дружбу?

Саян сглотнул, отвел глаза.

– Что ж тут такого плохого? Моя сестра – шаманка, людей лечит, и русский этот, он тоже лекарь…

– Он не просто лекарь, – горячо дохнул бык. – И тебе об этом прекрасно известно. Вы, Тулеевы, вообще большие хитрецы, но нас ты дурить не пытайся. Будешь нас дурить – пожалеешь, и сестра твоя пожалеет.

Саян скрипнул зубами в бессильной злобе.

– Этот самый Бродяга – почти бессмертный старец, из тех, кого до Большой смерти называли белыми мортусами. Или ты хочешь сказать, что не знал этого? Бродяга тут жил задолго до Большой смерти, почти век, а сколько ему всего лет – известно лишь духам. Он ведь только притворяется, что лечит, а на самом деле собирает стих. Старик собирает стих, чтобы жить вечно, а каждое следующее слово для вечного стиха ему шепчет очередной умирающий. Или ты не знал об этом, Тулеев?

– Ну и что с того? – попробовал возразить Саян. – Мне нет дела до русского колдуна. Мне с ним делить нечего. Пусть его китайские банды боятся да разбойники, что в приисках окопались. Бродяга в городе живет, а мы далеко.

– Это раньше тебе с ним делить было нечего, – лебедь рыгнул и при этом так широко распахнул рот, что Тулеев испугался за его челюсть. Лебедь сомкнул кроваво-красные губы с сухим звуком, словно щелкнул патрон в стволе. Губы у него далеко выдвинулись вперед, почти как настоящий плоский клюв… – Это прежде врачевал Бродяга тихо, и умирали у него на руках тихонько, а если каких разбойников и прижимал колдовством, нас это не касалось. Теперь всех в тайге коснется. Бродяга снялся с места и идет к Байкалу. В Улан-Удэ идет или в Иркутск. Но не Иркутск – его цель. Нашептали нам, что его цель – пробиться к русским колдунам в Уральские горы, заполучить змеев летучих и на запад лететь, вот как, до западных морей, до Петербурга. Да и не один он снялся с места. С ним двое его псов, умрут по его велению, и с ним русская девка, атаманша Варвара. Про нее тебе рассказывать не надо?

– Не надо про нее, – потрепанное сердце шамана билось где-то в горле. Варвару, дочку бывшего хозяина Читы, он знал даже слишком хорошо. Крутая девка, хоть и молода, но порядок в городе установила крепкий. И русским не позволяла бурятов обижать, и таежникам диким спуску не давала, и китайцев не пускала на свою территорию.