Демон абсолюта - [56]
И не было ничего опаснее, чем на глазах у англичан начать распоряжение властью с борьбы среди арабов; по меньшей мере, пока не была бы установлена администрация Фейсала. Если эмир должен был подавлять бунт в стране, где постоянно существовали кровная месть и соперничество, это было прискорбно, и все же не более того; если бы он, бросив все силы на подавление бунта, должен был обратиться к англичанам, чтобы спасти город от эпидемий, голода, всеобщих беспорядков — то сам расписался бы в неспособности арабов к самоуправлению.
Лоуренс поспешил в Дамаск. Уже было условлено, чтобы Насир, представляющий Фейсала, вступил прежде него. Лоуренс пошел к ручью, чтобы побриться, и поскольку был одет как араб и располагал автомашиной, его взяли в плен индийцы[423]. Прежде чем он отвязался от них, Насир добрался до города, и, когда Лоуренс, среди плясок, объятий и возгласов пробился к городской гостинице, то нашел его там, в компании Нури Шаалана и Шукри; рядом с ними были Абд-эль-Кадер и его брат. Не успел Лоуренс сказать и слова, как этот брат закричал, что внук великого Абд-эль-Кадера и Шукри эль-Айюби, потомок Саладина, сформировали правительство и объявили Хуссейна «королем арабов» на фоне беспорядочного отступления турок и немцев.
Шукри, символ и мученик, ни в коей мере не был государственным человеком; тем более — властной личностью. Пока общий гул нарастал, он прошептал на ухо Лоуренсу — тот протиснулся к нему, ошеломленный странной речью, которую только что услышал — что алжирцы поддерживали турок до самого их отступления, после чего ворвались в зал, где тайно собрался националистический комитет, и взяли движение в свои руки. Они располагали людьми своего клана — единственной вооруженной армией в Дамаске до прибытия руалла.
Лоуренс обернулся к Насиру, чувствуя, что он колеблется. Алжирцы принадлежали к одному из первых исламских семейств; разве власть, которую они взяли от имени Пророка, не была взята по воле Бога? И вот в этой городской гостинице, с мебелью «под Людовика XV», вновь возникал Восток красных султанов[424] и коронованных безумцев — а через несколько часов должны были прибыть австралийцы. Прежде чем Насир ответил, плотная толпа, которая окружала его, раскололась, как яйцо — позолоченные круглые столики и опрокинутые люди полетели в разные стороны. Ауда и вождь друзов, Султан-эль-Атраш, набросились друг на друга.
Пока их усмиряли — в одну комнату пятеро потащили Ауду, в другую трое — Султана, и они дали клятву не сражаться друг с другом три дня (за которые Лоуренс должен был тайно вывезти вождя друзов за пределы города), — алжирцы увели за собой Насира. Лоуренс посадил Шукри в свой «роллс» и объехал город: бывший узник, Шукри, человек, наиболее любимый народом Дамаска, медленно следующий по улицам, в сопровождении всадников, которые кричали: «Губернатор!», был для народа символом освобождения, таким же мощным, как арабское знамя. «Когда мы вышли в город, нас приветствовал народ на мили вокруг: раньше были сотни, теперь — тысячи. Каждый мужчина, женщина и ребенок в этом городе с населением в четверть миллиона человек, казалось, вышли сегодня на улицы, ожидая только вспышки нашего появления, чтобы их души воспламенились. Дамаск сходил с ума от радости. Мужчины в знак приветствия срывали с голов фески, женщины — покрывала. Жители швыряли цветы, ткани, ковры на дорогу перед нами: их жены наклонялись через перила балконов, крича от радости, и обливали нас из ковшиков благовониями. Нищие дервиши взяли на себя роль глашатаев, они бежали спереди и сзади, завывая и царапая себя в неистовстве; а сквозь выкрики и пронзительные вопли женщин пробивалась волна ревущих мужских голосов, скандирующих: «Фейсал, Насир, Шукри, Оренс», которая начиналась здесь, катилась по площадям, вдоль по рынку, по длинным улицам, к Восточным воротам, вокруг стены, и назад, в Мейдан; и вырастала стеной крика вокруг нас, у крепости»[425].
Прибыл генерал Шовель.[426] Лоуренс встретил его на границе садов оазиса. Он описал энтузиазм, который отзывался далеким эхом при их беседе. Он представил Шукри как нового губернатора, уверил, что через двадцать четыре часа административные службы будут налажены. Он сказал, что сам он завтра будет в распоряжении генерала, которого город снабдит всем, в чем он будет испытывать нужду. Он взял на себя ответственность за общественный порядок; но хотел бы надеяться, что войска не вступят в город до завтрашнего дня, потому что этой ночью предстоял такой разгул, какого не бывало со времен великих халифов.
Шовель был в такой же ситуации, как и Бэрроу. Его начальник штаба, который должен был обеспечить преследование турок до Алеппо, почти не ждал, что возьмет на себя ответственность за управление более чем двухсоттысячным городом. Сделать это без потери времени — означало военные методы, достаточно грубые; а как поддерживать массовые реквизиции и законы военного времени в городе, который, ликуя, встречает союзников?
