Демократия в Америке - [18]

Сохраняя огромную дистанцию между собой и народом, вельможи тем не менее проявляли к его судьбе такую же доброжелательную, спокойную заинтересованность, с какой пастух относится к своему стаду, и, не считая бедняков себе ровней, они рассматривали заботу об их участи как обязанность, возложенную на господ самим Провидением.

30

Не представляя себе какого-либо иного общественного устройства и не мечтая вообще о возможности когда-либо стать равным со своими начальниками, народ принимал их благодеяния и не обсуждал их права. Он любил их тогда, когда они оказывались милосердными и справедливыми, и без ропота, не испытывая низменных чувств, подчинялся их суровости как неизбежному злу, посылаемому ему десницей самого Господа. Обычаи и нравы, кроме того, в определенной степени ограничивали тиранию, утвердив своего рода законность в мире, основанном на насилии.

Поскольку дворянину и в голову не приходила мысль о том, что кто-то захочет вырвать у него те привилегии, которые он считал принадлежащими ему по закону, и поскольку крепостной рассматривал свое более низкое положение как проявление незыблемости порядка вещей, можно представить себе, что между этими двумя классами, наделенными столь различными судьбами, могла устанавливаться своего рода взаимная благожелательность. В те времена общество знало неравенство и лишения, но души людей не были испорченными.

Людей развращает не сама власть как таковая и не привычка к покорности, а употребление той власти, которую они считают незаконной, и покорность тем правителям, которых они воспринимают как узурпаторов и угнетателей.

Одним принадлежало все: богатство, сила, свободное время, позволявшее им стремиться к утонченной роскоши, совершенствовать свой вкус, наслаждаться духовностью и культивировать искусство; тяжелый труд, грубость и невежество были уделом других.

Однако в этой невежественной и грубой толпе встречались люди, обладавшие живыми страстями, великодушными чувствами, глубокими убеждениями и природной доблестью.

Подобным образом организованное общество могло быть устойчивым, могущественным и, что особенно характерно, стремящимся к славе.

Но вот различия по чину начинают терять четкость, высокие барьеры между людьми становятся ниже; поместья дробятся, власть переходит в руки многих, распространяется образованность, и интеллектуальные способности людей уравниваются. Социальное устройство становится демократическим, и демократия в конечном счете мирно утверждает свое влияние на политические институты и общественные нравы.

В данной связи я вполне представляю себе такое общество, в котором каждый, относясь к закону как к своему личному делу, любил бы его и подчинялся бы ему без труда; где власть правительства, не будучи обожествляемой, пользовалась бы уважением в качестве земной необходимости; где любовь, питаемая людьми к главе государства, была бы не страстью, а разумным, спокойным чувством. Когда каждый человек наделен правами и уверен в неотъемлемости этих прав, между всеми классами общества может установиться мужественное доверие и своего рода взаимная благосклонность, не имеющая равным образом ничего общего ни с чувством гордыни, ни с низкопоклонством.

Осознав свои истинные интересы, народ понял бы, что для наслаждения теми благами, которые дает общество, ему необходимо принять возложенные на него обязанности. Свободная ассоциация граждан в этом случае могла бы играть роль могущественных вельмож, защищая государство и от опасности тирании, и от угрозы вседозволенности.

Я понимаю, что в подобным образом устроенном демократическом государстве общество не станет неподвижным, но движение внутри его социальной ткани может быть отмечено упорядоченностью и поступательностью. Если в таком обществе и будет меньше блеска славы, чем в аристократии, то оно все же не будет знать столь крайней нужды; наслаждения в нем станут более умеренными, а благосостояние — более доступным; знания людей будут менее обширными, но и невежество станет менее распространенным; чувства утратят свою силу, но манера поведения станет более сглаженной; пороки и недостатки будут чаще встречаться среди людей, но преступность станет более редким явлением.

Вместо прежнего энтузиазма и страстности убеждений просвещенность и опытность граждан будут подчас побуждать их идти на великие жертвы. Поскольку всякий человек, в равной мере чувствуя свою слабость и потребность в себе подобных, поймет, что он получит их поддержку только при условии, что сам будет готов оказывать им

31

помощь, граждане без труда осознают, что их личные интересы прочно связаны с интересами общественными.

Такая нация, говоря в целом, будет менее блистательной, менее прославленной и, возможно, менее сильной, но большинство ее граждан будут процветать, и народ обнаружит миролюбие своего нрава не по причине того, что он отчаялся добиться для себя лучшей доли, но потому, что осознал, как хорошо ему живется.

Хотя в подобном порядке вещей отнюдь не все было бы хорошим и полезным, общество по крайней мере могло бы заимствовать из него все то, что представляет интерес и пользу, и люди, навсегда отказываясь от тех социальных преимуществ, которые порождались аристократическим устройством, взяли бы у демократии все то хорошее, что она может им предложить.