Демократия — низвергнутый Бог - [29]

В каждом обществе, до тех пор, пока человечество является тем, чем оно является, люди, жаждущие собственности другого человека, будут существовать. Некоторые люди больше страдают от этой жажды, чем другие. Но люди обычно учатся не реагировать на такие чувства или даже стыдиться их испытывать. Как правило, лишь немногие люди неспособны успешно подавить свое желание в собственности других, и их рассматривают как преступников и подавляют физическим наказанием.

При княжеском правлении только принц может реализовывать это желание, и именно это делает его потенциальной опасностью. Однако, помимо уже отмеченных логических и экономических препятствий, принц также сдерживается в своих перераспределительных желаниях тем обстоятельством, что все члены общества научились рассматривать взятие и перераспределение чужого имущества как постыдное и безнравственное дело и, соответственно, наблюдать за каждым действием принца с предельным подозрением. В отличие от этого, освобождая вход в правительство, каждому разрешается открыто выражать свое желание собственности других людей. То, что раньше считалось аморальным и, соответственно, подавленным, теперь считается законным чувством. Каждый может открыто желать чужой собственности, пока он обращается к демократии; и каждый может действовать по своему желанию чужого имущества, при условии, что он найдет вход в правительство. Следовательно, в условиях демократии каждый становится угрозой.

В демократических условиях систематически укрепляется аморальное и антисоциальное стремление к чужой собственности. Каждое требование является законным, если оно открыто объявляется под особой защитой «свободы слова». Все можно сказать и заявить, и все захватить. Даже само по себе наиболее безопасное право частной собственности не освобождается от требований перераспределения. Хуже того, при массовых выборах те члены общества, которые не налагают на себя моральных запретов на получение чужого имущества, привычные антиморалисты, которые наиболее талантливы в сборе самых раскованных в моральном плане народных требований, эффективные демагоги, будут иметь тенденцию получить вход и подняться на вершину правительства. Следовательно, плохая ситуация становится еще хуже.

Исторически сложилось так, что выбор принца происходит из-за случая его благородного рождения, и его единственная личная квалификация, как правило, является квалификацией принца и хранителя династии, ее статуса и владений. Это не гарантирует, что принц не будет плохим и опасным. Однако стоит помнить, что любой принц, который потерпел неудачу в своей главной обязанности по сохранению династии, разрушившую страну, вызвавшую гражданские беспорядки или иным образом поставившую под угрозу положение династии, сталкивается с непосредственным риском быть нейтрализованным или убитым другим членом его собственной семьи. Однако, в любом случае, даже если случай благородного рождения и воспитания не мог исключить, что принц может быть плохим и опасным, этот факт также не исключал, что он может быть безвредным дилетантом или даже хорошим и моральным человеком. Напротив, выбор правительственных правителей посредством народного голосования делает практически невозможным то, чтобы любой хороший или безвредный человек мог подняться на вершину. Премьер-министры и президенты избираются за их доказанную эффективность, как морально раскованных демагогов. Таким образом, демократия практически устанавливает то, что только плохие и опасные люди придут на вершину правительства; действительно, в результате свободной политической конкуренции и отбора власти, правители становятся все более плохими и опасными людьми, но как временные и взаимозаменяемые опекуны они редко рискуют быть убитыми.

VI

После более чем столетия обязательной демократии предсказуемые результаты легко увидеть невооруженным глазом. Налоговая нагрузка, наложенная на собственников и производителей сильнее даже экономического бремя рабов и крепостных. Государственный долг поднялся до захватывающих высот. Золото было заменено бумагой, сделанной правительством, как деньги, и их ценность постоянно сокращалась. Каждая деталь частной жизни, собственности, торговли и контракта регулируется все более высокими горами бумажных законов. Во имя социальной, общественной или национальной безопасности наши опекуны «защищают» нас от глобального потепления и охлаждения, а также от исчезновения животных и растений, от мужей и жен, родителей и работодателей, от бедности, болезней, от бедствий, невежества, предрассудков, расизма, сексизм, гомофобии и множества других общественных врагов и опасностей. И с огромными запасами оружия массового уничтожения они «защищают» нас, даже за пределами США, от всех новых Гитлеров и всех подозреваемых гитлеровских сторонников.

Тем не менее единственную задачу, которую когда-либо предполагало правительство – защитить нашу жизнь и собственность наши опекуны не выполняют. Напротив, чем выше расходы на социальную, общественную и национальную безопасность, тем больше наши права на частную собственность подорваны, тем больше наша собственность экспроприируется, конфискуется, уничтожается и обесценивается, и тем больше мы лишены самой основы всей защиты: личной независимости, экономической мощи и частного богатства. Чем больше бумажных законов, тем выше юридическая неопределенность и беззаконие вытесняет закон и порядок. И когда мы становимся все более беспомощными, обедневшими и уязвимыми угрозам, наши правители становятся все более коррумпированными, опасно вооруженными и высокомерными.