Демографическая история Европы - [64]

Эта французская особенность служила и продолжает служить предметом дискуссий и исследований: не остается сомнений в том, что французские пары, как в городах, так и в сельской местности, прибегают к ограничению рождений гораздо раньше — на полвека, а то и на век — чем пары в остальных странах Европы; и что Англия с ее развитой промышленностью и высокой урбанизацией открывает для себя контроль над рождениями с огромным запозданием по сравнению с сельскохозяйственной Францией. Французская революция совпадает с моментом, когда это движение стремительно набирает силу; к тому же снижение рождаемости без особых задержек следует за изменениями смертности и параллельно им. Объяснить эти факты можно двояко, причем обе версии не исключают друг друга. Первая опирается преимущественно на особенности культуры и ставит во главу угла широко распространившееся влияние революционной идеологии, решительный отказ от религиозных и нравственных догм, а также от религиозных практик, коллективных и индивидуальных. Все это могло привести к коренным переменам там, где они уже намечались, и создать новые модели поведения там, где их еще не было, при поддержке растущей мобильности, новых социальных контактов, унифицирующего опыта революционных и императорских армий. Конечно, не все может быть приписано революции: снижение рождаемости уже отмечалось в Нормандии и в Вексене в десятилетия, предшествовавшие 1789 г., но широкомасштабные, глубокие перемены в культуре и в поведении не происходят за один день. Второе объяснение опирается скорее на экономику, нежели на общество или культуру. Франция долго оставалась сельскохозяйственной страной и не могла бы выдержать демографической нагрузки, появившейся со снижением смертности, не прибегая, например, к такой мере, как чрезмерное дробление земельных владений. С другой стороны, нивелирование роли брачности путем повышения брачного возраста и увеличения безбрачия достигло предела уже при традиционном типе воспроизводства и не могло бы препятствовать дальнейшему демографическому приросту. «Можно, следовательно, предположить, что, вообще говоря, принятие противозачаточных мер позволяло сократить ожидание свадьбы, нестерпимо длительное в рамках традиционного уклада сельской жизни», — замечает Барде, добавляя, что сокращение числа рождений в период с 1790 по 1850 г. «представляло собой не демографический переход во всей его полноте, а продолжение иными средствами прежнего аграрного мальтузианства». В то время как в Англии индустриальное общество создавало новые «ниши» в виде городов и новых видов деятельности, где находили себе место как выходцы из деревень, так и излишки населения, образовавшиеся в результате снижения смертности, а кроме того, широко открывало такой путь, как эмиграция, во Франции продолжали существовать традиционные экономические структуры, а эмиграция оставалась довольно незначительной. Поэтому система вынуждена была приспосабливаться, принимая контроль над рождаемостью, чему способствовало и ослабление моральных и религиозных догм, вызванное революцией. Таким образом, культурная составляющая входит в экономическую парадигму, позволяя объяснить, почему среди сельского населения других стран, структурированного так же, как французское, контроль над рождениями появился гораздо позже.

Особенности развития Франции — не единственное препятствие для сторонников данной парадигмы демографического перехода. Карта развития Западной Европы лишь в общих чертах совпадает с картой снижения рождаемости, и противоречивый случай Франции — Англии не уникальное исключение. Ломбардия и Страна Басков — самые развитые области Италии и Испании — не были первыми в контроле над рождаемостью; в Португалии более развитый север начнет контролировать рождаемость гораздо позже отсталого юга; в Венгрии, где три четверти трудоспособного населения были заняты в сельском хозяйстве, дата начала снижения рождаемости — 1890 г. — совпадает с аналогичной датой в Германии, на тот момент уже сильно индустриализированной. Цепочку доводов и контрдоводов можно продолжать и дальше без особого результата. Построить убедительную модель этого процесса со множеством переменных невозможно: во-первых, значения этих переменных трудно определить, а во-вторых, объяснять с их помощью придется не только изменения рождаемости, но и весь сложный процесс демографического перехода, включающий в себя другие демографические переменные.

Следует, наверное, заметить в заключение, что к началу XIX в. снижение смертности из-за следующего за ним ускорения прироста почти повсеместно сделало невозможным поддержание традиционных показателей рождаемости. Ограничивающие возможности брачности к тому времени исчерпали себя; эмиграция сдерживалась способностью принимающих стран абсорбировать излишки населения; таким образом, контроль за числом рождений был единственным барьером для демографической экспансии. Процесс уменьшения числа рождений во многом следовал географии и градиентам развития экономики и снижения смертности, но с многочисленными исключениями и отклонениями, которые можно объяснить культурой и традициями, религией и установлениями, случайностями и закономерностями, которые поддаются анализу лишь на более конкретных уровнях исследования.