Демографическая история Европы - [58]

УЛУЧШЕНИЕ ПИТАНИЯ

Уровень питания в целом тяготеет к улучшению не только потому, что практически прекращаются кризисы выживаемости, но и потому, что улучшается повседневная диета. Накануне Первой мировой войны положение определенно меняется к лучшему почти повсеместно в сравнении с началом XIX в., о чем свидетельствуют как прямые, так и косвенные показатели. Увеличивается семейный бюджет и уменьшается квота расходов на питание, что является надежным показателем повышения уровня жизни (расходы на питание при повышении бюджета возрастают в меньшей пропорции); рацион питания обогащается: увеличивается доля калорий, источник которых составляют не зерновые; возрастает потребление мяса. В конечном итоге, высокий уровень питания является необходимым — хотя и недостаточным — условием достижения высокого уровня продолжительности жизни. И тут следует занять какую-то позицию по отношению к довольно распространенной, высказанной Маккьюном точке зрения, которую я окрестил «алиментарной гипотезой»[31]. Согласно этой гипотезе, ускорение прироста, наблюдаемое с XVIII в., связано прежде всего со снижением смертности, но данное снижение нельзя объяснить ни прогрессом в медицине — неощутимым (за исключением вакцинации от оспы, открытой Дженнером в 1798 г.) на протяжении всего XVIII в., да и позже, — ни изменениями в общественной и личной гигиене (которая в иных случаях, например, в больших городах, даже ухудшилась), ни другими факторами. Настоящей причиной было улучшение питания: повысив сопротивляемость организма инфекциям, оно вызвало увеличение продолжительности жизни.

Этому тезису противоречат некоторые соображения, заставляющие склоняться в пользу других интерпретаций. Другие касаются сложных отношений между питанием и инфекцией, рассмотренных выше (гл. 3): они проявляются в случае сильного недоедания и голодания, но не выглядят такими уж явными, если базовый уровень удовлетворителен — как это было в XVIII в. на большей части территории Европы. Первое снижение смертности происходит уже в середине XVIII — середине XIX в. (страны Северной Европы, Франция; см. таб. 6.4). Однако представляется, что в этот период не произошло особого прогресса в режимах питания: он наступит лишь в конце XIX в. Во Франции, стране, где смертность сильно снизилась, в 1870 г. 70 % калорий поступало из зерновых и углеводов, а вклад протеинов животного происхождения был все еще довольно низким, примерно таким же, как и в конце XVIII в. Потребление мяса в начале XIX в. повсеместно в Европе опустилось до самого низкого уровня. Внедрение новых, более продуктивных культур (гречихи, картофеля, кукурузы) часто приводило к большей доступности продуктов питания, но качественно обедняло рацион. Кроме того, в большей части Европы с середины XVIII по первые десятилетия XIX в. отмечается снижение реальной заработной платы (следует помнить, что около ⁴/₅ заработка уходило на продукты питания). Наконец, имеются доказательства того, что рост людей, явный показатель уровня питания, в конце XVIII — первой половине XIX в. остается неизменным или даже уменьшается, что трудно увязать с улучшением питания. Как видим, алиментарная гипотеза, выдвинутая для объяснения снижения смертности, вызывает серьезные возражения, во всяком случае для периода до середины XIX в., когда улучшение питания действительно начало благоприятствовать быстрому росту продолжительности жизни, который наблюдался вплоть до конца века.

ИЗМЕНЕНИЕ ЭПИДЕМИОЛОГИЧЕСКОЙ КАРТИНЫ

Окончательное исчезновение чумы также и из Восточной Европы, контроль над оспой, достигнутый с помощью распространения вакцинации, постепенное уменьшение заболеваемости тифом, обусловленное, помимо прочего, сокращением числа кризисов выживаемости, знаменовали собой решающий шаг на пути высвобождения продолжительности жизни из-под власти нерегулярных, но частых и интенсивных кризисов. Зато появилась новая болезнь, холера, вызываемая холерным вибрионом и передаваемая либо непосредственно от человека к человеку, либо косвенным путем через зараженную воду. Эпидемия, начавшаяся в Индии, в 1829 г. достигла России, а к 1839 г. прошла по всей Европе. В целом, болезнь развивается у одного из десяти инфицированных, но летальность очень высока. После пандемии 30-х гг. в XIX веке следуют вспышки 40-х, 50-х, 60-х, 70-х и 90-х гг.; однако меры, предпринятые органами здравоохранения (в 1883–1884 гг. Кох обнаружил холерный вибрион), улучшили положение. В Германии, в Гамбурге, холера опустошила город в 1892 г. (почти 9 тыс. жертв), но в соседнем Бремене — где, помимо всего прочего, были установлены системы очистки воды, — умерло всего 6 человек, что прекрасно иллюстрирует благотворное влияние открытий современной медицины. В Италии самая значительная эпидемия, 1865–1867 гг., унесла 128 тыс. жизней, что составило 5 % всех умерших за три года; во Франции во время эпидемии 1854–1855 гг. погибло 150 тыс. человек — 10 % всех умерших за двухлетие. Но даже с холерой не вернулись ужасающие кризисы традиционного типа воспроизводства: в трагический 1867 г. превышение смертей в Италии над средним уровнем обычных лет составило 18 % — не так уж и много по сравнению с прошлыми кризисами. И все же не столько новые болезни (в их числе желтая лихорадка, завезенная из Америки и поразившая побережья Средиземного моря), сколько обострение уже известных болезней, таких как туберкулез и малярия, и последующее распространение болезней, возникших недавно, таких как пеллагра, придают специфические черты эпидемической картине этого столетия.