Демидовы - [12]

— А что Акишка?

— Молчок, мол, никому… Завтрева покажешь.

— Охо-хонюшки, — вздохнул воевода, бросил Кроту кожаный мешочек с монетами: — Держи за труды.

Крот ловко поймал мешочек на лету.

— Доходно, небось, двум господам-то служить? — усмехнулся воевода.

— Не шути, боярин, — с угрозой промолвил Крот. — А то как пойду к Демидову да покаюсь.

— Там тебе башку и оторвут, — в третий раз вздохнул воевода. — А не они, так я. Раз ты, мил человек, такую себе планиду выбрал, то уже не кочевряжься.

— Какую такую планиду?

— Иудину.

Конные шарили по лесу. Аукали. Съезжались и вновь разъезжались. Лошадь под Акинфием запарилась, покрылась желтым мылом.

— Нету нигде. Везде обыскали, — сумрачно сказал приказчик Крот. — Может, в Верхотурье податься? Чует мое сердце, воевода его захватил.

Акинфий скрипнул зубами и пришпорил копя, но измученное животное низко опустило голову и не заржало — застонало.

— Лошадей бы сменить, хозяин! — прокричали сзади.

…Когда Акинфий после безуспешных поисков явился домой, там на лавке под иконами лежал Пантелей. Он харкал кровью и говорить не мог. Старуха Самсоновна пыталась поить его молоком, но и молока не принимал.

— Где нашли? — глухо спросил Акинфий.

— На плотине связанный лежал, — ответила Самсоновна. — Видать, ночью подбросили.

— Пантелеша… — Акинфий присел рядом с другом, и слезы закипели у него в глазах. — Кто тебя так-то, Пантелеша?

Пантелей молча смотрел на Акинфия своими ясными голубыми глазами.

— Неужто воевода, а? На такое решился?..

Пантелей на мгновенье прикрыл глаза.

— Не жилец он боле… — всхлипнула старуха Самсоновна.

— Не каркай, ворона! — рявкнул на нее Акинфий и повернулся к Кроту, входившему в избу: — Пушки погрузили?

Крот утвердительно кивнул:

— Завтрева можем трогаться.

— Пантелеша! — жарко заговорил Акинфий. — Я тебя в Москву свезу. Там лекари, заморские. Враз на ноги поставят!

— Сплавщики грят, шибко рисковое дело с такой тяжестью идтить, — глядя в потолок, сказал Крот.

— Ништо, ништо, — не слушая Крота, продолжал Акинфий. — Мы того воеводу попотчуем. — Ои погладил руку Пантелея. — А ты, Пантелеша, ничего ему? Ну, про то, что мне надысь говорил…

Пантелей вдруг тихо улыбнулся и едва заметно покачал головой.

— Слава богу, — перекрестился Акинфий и поднял мокрые глаза на Крота: — Вели на стругах быть наготове. Трогаем тотчас!

— Сплавщики-то… сумлеваются… — вновь начал было Крот.

— Без сумления, — жестко перебил его Акинфий, — только бык на корову взбирается.

Плыли. Мимо пронеслись Чусовые городки, рубленные Строгановыми. На бревенчатых башнях громоздились пушки.

Акинфий стоял на носу переднего струга и зорко смотрел вперед, на приближающиеся скалы, на белые буруны. Рядом с рулевым — лоцман Чернояров и приказчики. Лоцман с виду спокоен, по в глазах напряжение. Обернулся к Акинфию:

— Самос гиблое место. Во-он боец, Разбойник называется. — Он указал на мрачную скалу. Вода там бурлила и пенилась с особенной силой.

— Не трусь, — коротко ответил Акинфий.

— Трусь не трусь, человек — не гусь, с него вода не стекает, — с мрачноватой ухмылкой ответил Чернояров. — Тута много стругов сгинуло.

Смертельно больной Пантелей лежал на палубе рядом с Акинфием. Лежал он на разостланном бухарском ковре и подушках и молча, отрешенно смотрел перед собой.

Стремительно вырастал из воды Разбойник. Крутые волны били в тяжело груженный струг: на дне уложены стволы пушек, колеса, пирамиды ядер, корабельные якори. За первым стругом маячил в отдалении второй, за ним — третий.

Первый прошел. Облегченно вздыхали сплавщики, вытер со лба пот рулевой.

— Пронесло… — хмыкнул Чернояров.

И вдруг позади — крики и громкий треск. Второй струг закрутило буруном, ударило о грудь «бойца» Разбойника. Лопались доски, пробитые чугунными стволами и ядрами. Все свершилось почти мгновенно — струг камнем пошел на дно.

— А-ах, поганцы! — выдохнул Акинфий и кинулся к рулевому. — Заворачивай! К берегу!

Третий струг тоже прошел благополучно окаянное место, но и ему просигналили пристать к берегу, где уже метался Акинфий.

— Пушки! Мать-перемать! Царевы пушки!

— Двенадцать человек утопло, — хрипло говорил мокрый насквозь рулевой с погибшего струга.

— В воду! Все в воду! — кричал Акинфий. — Железо доставать!

— Утопнем все, Акинфий Никитич, — робко возражали ему. — Разве в таком омуте достанешь?

— Все в воду! — И Акинфий первым начал раздеваться. — Что стоите? Веревки давай! Или я вас тут всех в гроб загоню! Давай! Пошел!

Оп перебросил через руку моток веревки и ринулся в воду.

— Двенадцать невинных душ загинуло, а ему железа жалко, — вздохнул лоцман Чернояров, но тоже стал раздеваться. Следом за ним — другие.

Скоро в стремнине барахталось множество людей. Выбивались из сил, стараясь нырнуть на дно и подцепить веревками стволы пушек. Обессиленные выбирались на берег, падали в изнеможении на прибрежную гальку, взахлеб дышали.

— Еремей утоп, — слышался чей-то голос. — Нырнул и не вынырнул.

— И Антон Черенок утоп.

— А ему всё мало, душегуб проклятый.

— За свой барыш он нас всех тут перетопит!

— Что разлеглись? — заорал Акинфий, выбираясь на берег. — Масленица вам?! Паскуды! Царево добро сгибло! Труда сколько!