Демидов кедр - [8]

Но вот впереди, в долине, как египетские пирамиды среди пустыни, замаячили островерхие конусы отвалов. Один, второй, третий… Но где же подъемники, где надшахтные постройки? Ничего нет. Только белый снег и — конусы, конусы…

— Нам туды, — кивнул Хахалинов и свернул по тропке влево, к самому крайнему.

Подошли. Вблизи отвал смотрелся не так красиво, как издали. Обыкновенная куча породы. Высокая, конечно, раскидистая — одним махом по кругу и не обежишь, но и только. Леонид всегда представлял себе золотоносные пески такими, как пески на обских плесах — крупчатыми, сыпучими, мелкими. А тут бог знает что. И галька, и комья смерзшейся глины, и лоснящиеся, похожие на поросят, булыги пудовые.

По южному склону отвала, от подножия и до самой макушки, — крутая нитка узкоколейки. На рельсах в наклон — саморазгружающаяся вагонетка. От вагонетки — струна троса, перехлестнувшая отвал поперек. Вот и вся наземная техника.

«Хоть узнал, зачем трос, — хмыкнул Леонид. — Тросом вагонетки наверх поднимают. Значит, с той стороны должна быть лебедка. Точно! Вот она, будочка деревянная. А где же шахта у них?» И тут заметил, что рельсы узкоколейки скатываются вниз, в глубокую черную дыру. Стенки «дыры» почти не закреплены, беззубо щерятся неровностями рваной мерзлой земли. На выступах — косматые куржаки, наплывы льда. Господи! Неужели это и есть шахта? Ну да, она! После первоклассных рудников Восточного Казахстана и Красноярского края с мощными наземными сооружениями, с подъемными клетями на пятнадцать — двадцать человек, с глубиной нижних горизонтов до шестисот метров и больше, все увиденное показалось таким примитивным, доисторическим, несерьезным…

— Пошли в компрессорну, — пробурчал Хахалинов, огибая отвал. — Подождем, пока остальны подойдут.

Компрессорная оказалась обычной землянухой, обложенной кусками мерзлого дерна. Посередине, на черном земляном полу — небольшая установка для выработки сжатого воздуха, рядом — распределительный электрощиток, сбоку — кинутая на две чурки плаха вместо скамейки, в углу железная печка.

Холод смертельный, аж скулы сводит.

Хахалинов сунул в печку два корявых полена, плеснул из ведра солярки, поджег. Печка задрожала, загудела, выпыхивая из щелей кольца черного дыма. Потеплело мгновенно.

Через несколько минут в землянуху ввалились двое: один молодой, юркий, второй степенный, в годах.

— Ты, что ли, Ленька Курыгин? — безо всякого спросил молодой от порога.

— Я. А что?

— Друг твой привет передал. Сейчас встретились на дороге, со смены пошел.

— Ага, — мотнул головой Леонид, пожалев о том, что поспешил за Хахалиновым и сам не увиделся с Васькой.

— Во-о-о-т! — затянул Хахалинов, подливая в печку еще солярки. — Добры люди тютельку в тютельку со смены идут, а наши еще с обеда удрали.

— А чего им здесь делать, — встрял пожилой, — если раньше времени и отбурили и отпалили?

— Я не о бурильщиках говорю! — рыкнул Хахалинов. — Я вон об его сменщике, — кивнул на молодого. — Тоже мне, компрессорщик! Не мог подольше шахту попродувать. Счас проходил, из устья как после пожарища угаром воняет. Тебе конешно… Ты со своей вагонеточкой наверху сидишь. А нам вон с Курыгиным до полночи в норе корпеть.

Пожилой только плечами пожал, ничего не ответил.

«Однако этот Хахалинов куда занудистей, чем я подумал вначале», — покосился на своего «начальника» Леонид и поглядел в упор на молодого: не так ли? — паренек ему поглянулся сразу. Тот не понял.

— Вот гад! — заругался. — Неужели и впрямь не продул? Дай-ка фонарь, — попросил пожилого. — Сбегаю в шахту, шланги проверю. Придется включить компрессор, погонять с полчаса.

Хлопнул дощатой дверью, умчался. Вернулся по-быстрому.

— Точно, горелой взрывчаткой воняет. Завтра Митьке морду набью! — Нагнулся к машине, поколдовал, что-то крутнул — в компрессорной загрохотало, хоть уши пальцами затыкай.

Какое-то время сидели, курили. Потом Хахалинов сделал знак: пошли.

В шахту, как в погреб, вела простая деревянная лестница. Может, метра три, может, больше. Невеликий уступ, едва повернешься, и еще такая же лестница. Дальше — пол, шахтная «почва», над головой — кровля. Ни штреков, ни квершлагов, ни камер, ни других горных выработок. Просто полое пространство, и все. Как в пещере.

Возле спуска горит тусклая лампочка, бросает желтый свет на глыбистые неровные стены, на разбегающиеся в разные стороны веером столбики крепления. Но свет недалеко достает. Метров за пять от лампочки уже лютая чернь, неизвестность. Где-то там, в этой черни, — забой, отпаленные пески, которые надо выдать наверх.

Но не об этом думает сейчас Леонид. Озираясь по сторонам, задирая голову под «потолок», он ежится: почему вокруг такая легкая крепь, почему совсем не заделана кровля? Ведь это же не граниты и не базальты, и даже не сланцы, это же россыпь! В любое время может рухнуть и завалить все к чертям. Вместе с костями и потрохами. Вон какие глыбы висят!

— Не дрейфь! — слышит он нудный голос Хахалинова. — Тут — вечная мерзлота. Взрыв ее, язву, и то не берет.

«Ага, вечная мерзлота, — соображает Леонид. — Понятно», — и поворачивается к Хахалинову. Тот возится возле скреперной лебедки, которая установлена прямо под лампочкой, разбирает перепутанные троса. Работая, все время косится на яму перед лебедкой, чтобы не оступиться и не нырнуть в ее темное чрево. Яма — по-книжному дучка — без решетки, и сыграть в нее запросто. «Это под нее рельсы с отвала подходят, — догадывается Леонид. — Под нее и вагонетка подкатывается. Все ясно. Производство тут вовсе несложное. Из забоя пески скреперуются в дучку, вагонетка вывозит их на отвал».