Демидов кедр - [12]

И чувствуя себя самым последним идиотом, стыдясь своего малодушия и страдая, подрагивающими пальцами Леонид стал расстегивать ремешок…

— Шьете или порете? — послышалось за спиной.

Леонид волчком — на голос.

На тротуаре — присадистый, коренастый паренек.

Косолап. Потертые трикотажные штаны на коленях — здоровенными пузырями. Штопаная-перештопаная рубаха навыпуск. Рыжие вихры на голове — клочьями в разные стороны. А на скуластом лице не то ухмылка, не то любопытное удивление и хитринка. Да еще желание почесать кулаки.

— Шьете или порете? — повторил.

— Шьем, Хезма, шьем, — завихлялся, осклабясь, Жаба. — Вот с этим мальчиком обмен производим.

— Односторонний?

— Хм… Ну как тебе объяснить…

— Односторонний, я спрашиваю?

— Пошел ты!

— Чего?

— Пошел, говорю.

— Это куда, интересно?

— Туда! — И Жаба похлопал рукой по ляжке.

— Ах так!

Хрясь! — будто кто хрупкий талиновый куст обломил — и Жаба растянулся на тротуаре.

— За что? — заорал.

— За «туда». И еще за него, — на Леонида кивнул.

— Ну погоди! Встретишься ты нам в кривом переулке, — погрозил кулаком Жаба, поднимаясь и отступая. — Все кишки на кулак намотаем.

— Давай-давай, — небрежно махнул рукой паренек. — Дуй, не стой, пока солнышко светит. — Повернулся к Леониду, как ни в чем не бывало спросил: — Кто такой?

— Я или он? — не понял его Леонид.

— Ты, конечно, кто же еще.

— Леня Курыгин.

— Ле-е-е-ня! — передразнил парень. — А меня вот, например, Васькой Хезмой зовут. В каком учишься?

— В восьмой перешел.

— Хо! — обрадовался Васька. — И я в восьмой перешел. Правда, в шестом два года отбухал, но это ништяк.

— А я не знаю тебя почему-то. Приезжий?

— За всю жизнь дальше Борового нигде не бывал.

На Шпальной живу, там и семилетку закончил… Хо! Да я вспомнил тебя. Вы к нам с шефским концертом приходили в прошлом году. Слышь, Ленька, ты здорово учишься?

— Две четверки всего.

— А остальные пятерки?! — выпучил глаза Васька и швыркнул, шоркнув пальцем под носом.

— Ага.

— Да-е-е-е-шь! С таким дружить — горя не знать. Я, понимаешь, выше международной тройки никак не могу подняться. Башка у меня, понимаешь, какая-то… — повертел рукой у виска. — Хотел в ФЗУ махнуть, да мать жалко, плачет: «Кончай десять классов, и все». Ну кончай так кончай… Слышь, Ленька, будешь мне помогать? Я же в вашу школу перехожу. В одном классе будем учиться. Будешь?

— Еще бы!

— Вот и добро. А этих полудурков не бойся. Держись за меня.

— А вдруг они и тебя…

— Меня-а-а? Ха-ха! — Васька выпятил грудь. — Да я второй год в секции бокса при лесозаводском клубе занимаюсь. И они это знают.

Леонид с уважением посмотрел на Васькины руки. Мускулы, как булыжники, гуляют под кожей. С таким парнем не пропадешь.

А Васька, тем временем что-то обдумав, сказал:

— Слышь, Ленька. У меня завтра свободный день. Пойдем вместе по землянику. На гари, под Волково. Ягоды-ы-ы — хоть лопатой греби.

— Пойдем.

— Я к тебе забегу тогда. Скажи, где живешь.

— Садовая, тридцать четыре. И вот еще что. Если мы вправду будем учиться вместе, я сяду только с тобой.

Все три года, с восьмого и по десятый, они просидели за одной партой на удивление и на зло литераторши Анны Петровны, не понимавшей, как это Леонид Курыгин, лучший ученик класса, его гордость и слава, редактор общешкольной газеты, бичующий разгильдяйство и разгильдяев, может дружить с каким-то нерадивым корягой Земиным.

А Васька и впрямь не блистал успехами. Перекатывался с двойки на тройку, пробавлялся подсказками и списыванием, зато вне школы, как говорится, гремел. Играл на альте в заводском духовом оркестре, дрался, испытывая новые приемы бокса, с деревенской шпаной, вовсю крутил с девчонками, был на «ты» со взрослыми мужиками.

— Мой лучший друг и… что называется шеф, — с гордостью представлял он Леонида своим знакомым.

Но если говорить правду, «шефом» был не Леонид, а он, Васька Хезма. С первых дней их дружбы как-то так повелось, что Леонид во всем подчинялся Ваське. Скажет Васька: поехали на сора́ за диким луком — и едут, хоть Леониду порой неохота. Скажет Васька: пошли на танцы, хоть и знает, что Леонид вообще не танцует, — идут.

А с «помощью в учебе» и вовсе ерунда получалась. Начнет его Леонид корить за то, что лодыря корчит, что мог бы учиться не хуже других, занимайся серьезно, тот лишь рукой махнет:

— Да ну тебя! Ты лучше вон задачку реши за меня. Обещал ведь помогать. Помогай!

И Леонид решал.

Но задачка — задачкой. Ее решить можно. И домашнее сочинение за друга написать можно. Но как быть с заданием устным? Здесь Леонид был бессилен. И Васька пускался на хитрость.

По немецкому языку преподавала в их классе некая Агата Яновна Кунгель из переселенцев-волжан. Говорила она на родном языке, по мнению знатоков, с жутчайшим акцентом, зато с учеников своих снимала по семь шкур. Стоило один раз не приготовить урок — и двойка, в лучшем случае тройка за четверть даже ударникам была обеспечена.

Но не без слабостей человек. Имелась слабость и у Агаты Яновны. Она буквально таяла, если кто-нибудь из учеников самостоятельно выучивал несколько фраз и пытался с ней говорить по-немецки, особенно на темы, не имеющие отношения к школьной программе.