Dementia - [9]

Перед ним распахнулась бездна, полная теней и облаков. Сиреневое, в просинь, небо, прозрачный серп луны рожками вверх, пепельная дымка горизонта, волны тумана, далекая темная земля внизу. То ли утро, то ли вечер.

Они с графом сидели на краю обрыва, и ветер ерошил короткую траву. Леон оглянулся — сзади стеной стояли джунгли, качались огромные резные листья, сквозь зелень виднелись перевитые лианами стволы. В ветвях кишела жизнь. Пахло сыростью, древесным тленом и разрытой землей.

Когда-то, может быть в другой жизни, он здесь был.

Граф уже не сидел, стоял рядом, на самом-самом краю. Ветер раздувал цветное платье, полоскал рукава, дергал за подол и подталкивал в грудь, будто играя.

— Ди, грохнешься!

Леон вскочил и оттащил графа подальше. Тот не сопротивлялся, наоборот, схватил Леона за руки, удерживая его у себя за спиной.

— Смотрите!

В сиреневом небе над их головами летела птица, не понятно, высоко или низко. Леон видел лишь бронзовый крест ее крыл и золотые черточки поджатых лап.

— Смотрите…

Не отпуская леонову руку, граф указал вниз, на облачное море. По туману неслась синяя тень, ее раскинутые крылья касались окоема. Мгновение — и она накрыла все, и их с графом, и гребень обрыва, и тропический лес позади, как цунами накрывает город.

На несколько долгих минут сделалась ночь, и показались звезды.

Леон сгреб графа в охапку, оба они задрали головы, зачарованно следя, как тень уходит с неба — так быстро, словно сама земля ускорила свой бег.

— Смотрите.

Облака пришли в движение, сперва медленно, потом быстрее закручиваясь воронкой, на глазах рождая циклон. Потом облачная круговерть распалась, расстилая перистые хвосты, и в прорывах Леон увидел знакомые очертания континента. Он лежал перед ним как пирог на блюде, весь в золотой солнечной пудре — бери и ешь.

— Смотри, Леон.

Выгнулась, удаляясь, твердь, знакомый рисунок континента потянул за собой другие, и планета собралась перед глазами игрушкой-головоломкой. Окуталась шлейфом тумана, стала голубой как бирюза и упала камешком в темный океан.

— В этом мире, — шепнул граф, — все возможно. Здесь сбываются мечты. Те самые, Леон, о которых больно думать. Те самые, что люди носят в себе, как болезнь, или ребенка, или открытие, или любовь.

* * *

Граф пошевелился, осторожно перемещая голову детектива со своего плеча на атласную подушку с драконами. Выскользнул из леоновых рук, на секунду задержал тяжелую, теплую ото сна кисть в сомкнутых ладонях. Детектив спал, лицо у него было беззащитное и очень юное, рот приоткрыт, а брови приподняты, словно чудеса иных миров продолжали его удивлять.

Граф разул Леона, затащил длиннющие его ноги на диван, получил пяткой в бедро и выслушал неразборчивые уверения, что он, Леон, сейчас встанет, вот уже прямо сейчас, через пять минут. Из другой комнаты граф принес кашемировое покрывало, укутал спящего и посидел рядом. Совсем немножко посидел, водя пальцами по контуру лица, будто хотел нарисовать его или навсегда запомнить.

Спи, Леон.

Спи, мой смертный. Мой человек. Дорога сна длинна и извилиста, и ведет между двух миров, но какую бы из границ ты не переступил, я встречу тебя на любом рубеже.

И когда-нибудь мне недостанет сил тебя отпустить.

* * *

— У нас с Виком несколько разное понимание того, что следует считать "хорошей картиной", — заявил Гув Гровнер, чернявый пижон в бархатном пиджаке. Правда, сейчас он был не в пиджаке, а в обыкновенной джинсовой куртке, и поэтому стал Леону гораздо симпатичнее. — Вик называет "хорошими" вот эту мазню. А я — вот эти крышесносные полотна.

Леон склонялся к мнению Вика. По крайней мере, тут хоть что-то можно было разобрать. Деревья, дома, люди, берег моря. А те несколько картин, над которыми кудахтал Гув, оказались чудовищной мешаниной серо-буро-малиновой краски, неравномерно размазанной по поверхности холста. Как Леон ни таращился, никакие откровения его не озаряли, и ничего путного в этой каше он не углядел.

— Жаль, — Гув, похоже, разочаровался. — Впрочем, я и не ждал особо. Практики у тебя нет, вот что. Там, в зале, ты случайно увидел, попал, можно сказать, в канал. На картину надо смотреть не всматриваясь, не пытаясь вышелушить изображение. Нужно ввести себя в транс, в особое состояние сознания, как йоги делают.

— Я не йог, — пожал плечами Леон.

Галерейшик фыркнул:

— Да я тебе не предлагаю на гвозди садится. Вон, на диван садись, расслабься. Вообще не смотри на картину, думай о чем-нибудь приятном. — Гув отошел к шкафчику за мольбертом. — Сейчас я тебе кое-что дам, чтобы правильно торкнуло. Надо тебе мозги разгрузить.

Ну, естественно, теперь речь зашла о травке, или еще о чем похуже. Богема…

— А где Виктор?

— Носит его где-то со вчерашнего дня.

— Он что, ночевать не приходил?

— Не-а. — Гув вынырнул из-за мольберта, в одной руке он держал жестяную коробочку, в другой — стеклянный кальян. — Чего так смотришь? Я тебя не отравлю.

— А телефон у него есть?

— Есть, только он его отключает. Так тебе картинки нужны или Вик? Картины я тебе покажу, а Вик, извини, не на цепи у меня сидит. Вольный художник, иттить его… Э! а вот, похоже, и он. И не один.