Демагог и лэди Файр - [10]

— Вряд ли это возможно. Он опрометью несется к верной гибели.

— Я ему то же самое сказала. Если довести коллективизм до его логического заключения, то получится неоспоримый рай Беллами. Он тогда покраснел от досады, уверяя, что он мыслит совершенно здраво, и настаивал на необходимости установления сравнительных цен на различного рода труд и продукты. И назвал меня реакционеркой, когда я спросила его, каким образом государство установит число бараньих котлет, которое соответствовало бы по своей цене стихотворению.

— Это ваша собственная фраза, лэди Файр? — спросил Глим насторожившись.

— Нет, — непринужденно ответила она. — Я взяла ее из одной газетной статьи.

— Мне кажется, из статьи Годдара о крайностях в практической политике?

— Вы — ходячая энциклопедия, — сказала лэди Файр со смехом. — Вы все знаете.

— А вам понравилась эта статья?

— Очень! Я вырезала ее из газеты, прошила ее голубой лентой и пользуюсь нею как справочником. Без нее я погибла бы с Гендриком.

— Ах, дорогая лэди Файр, когда же наконец у вас будут собственные взгляды?

— Взгляды? А разве у меня их нет? — спросила лэди Файр, удобнее устроившись в кресле. — Такие же как и у других людей, только у них взгляды постоянные, а мои изменчивые. Это придает разнообразие жизни. Но я думаю, взгляд Годдараудержится у меня довольно долго.

— Я ему это скажу. Он будет полыцен.

— А вы его знаете?

— Довольно близко. Могу даже сказать, что я его воспитал — не в педагогическом смысле, а в смысле его политических выступлений.

— Вы никогда мне не говорили о нем! И что же? У вас много еще таких светильников под вашим колпаком?

— Да! Настоящая иллюминация добродетелей. Но я не так уж много сделал для Годдара, он и без меня пробился бы вперед. Он — человек будущего, грядущий вождь младшей школы прогрессивистов. Он редкое исключение среди своего поколения: горячий реформатор с светлым практическим умом, настоящий народный трибун с чувством меры, оригинальный мыслитель и сильный увлекательный оратор. Посмотрите на его работу, что он сделал в Прогрессивной Лиге — он организовал ее филиалы по всей стране, открыл там курсы лекций по политической экономии и социологии. Решительно, это человек грядущего!

— Приятно видеть вас таким восторженным, — сказала лэди Файр, рассмеявшись. — Ваша критика, обыкновенно, не так жива и искренна. Но почему я не знаю Годдара?

— Неужели же он только теперь всплыл на вашем горизонте?

— Конечно, нет! Газетные толки, разговоры — все это я о нем слыхала и раньше. Мне странно, почему я его до сих пор лично не знаю?

В слове «почему» послышался легкий упрек по адресу Глима. Депутат исполнял при особе лэди Файр обязанности мажордома.

— Я ждал, когда он попадет в Палату при следующих выборах. Видите ли, семь лет тому назад, до получения им наследства, благодаря которому он стал независимым и состоятельным человеком, он был простым столяром или что-то в этом роде, и поэтому, откровенно говоря, я об этом не думал.

— И вы после этого называете себя радикалом! Но что же такое он представляет собой? Как он выглядит? Как одевается? Носит ли красный платок в шляпе?

— О, вовсе нет! — воскликнул Глим. — Он очень приличен! Я вам уже говорил, что я его немножко воспитал.

— Ну, хорошо! В таком случае не теряйте времени и приведите его ко мне, — сказала лэди Файр. — Он, конечно, слышал обо мне?

Она очень гордилась своим положением и ревниво дорожила им. Мысль о том, что могло бы народиться новое поколение прогрессистов, которое не знало бы лэди Файр, казалась ей чудовищной невероятностью. Она была убеждена, что имеет неоспоримое право на выражение верноподданнических чувств со стороны каждого члена партии, в том числе и «грядущего человека». Кроме того, экс-столяр, взгляды которого на социальную политику она нашла достойным перевязать голубой ленточкой, был безусловно, для лэди Файр, пикантной новостью.

Алоизий Глим собрался уходить. У дверей она на минуту задержала его:

— А он не будет шагать взад и вперед по комнате и грозить мне пальцем? Нет?

— Как Фентон? — засмеялся он. — Нет! Можете быть совершенно спокойной. Кстати, — вдруг воскликнул он, — в четверг на будущей неделе состоится большой митинг в Степней. Годдар на нем выступит и я тоже обещал принять участие. Не хотите ли пойти?

— С восторгом! — ответила лэди Файр. — Тогда я, по крайней мере, сама удостоверюсь, что он не похож на Фентона.

— Ну, за это я ручаюсь, — сказал Глим и раскланялся с нею.

Она с облегченным видом снова уселась в кресло.

Фентон был очень несдержан, кричал и волновался, развивая перед ней свою любимую теорию о государственном воспитании детей, как могучей панацее против мировой скорби. Она была практической женщиной; философские идеи быстро надоедали ей, если только они не преподносились в изящной форме. Она не видела смысла в их применении. Огромный том отвлеченных рассуждений не интересовал ее в такой степени, в какой мог заинтересовать кубический дюйм факта. Поэтому-то ей так и нравился Алоизий Глим.

Она еще на некоторое время отдалась своим думам, сидя у пылающего камина, затем зажгла электричество, позвонила горничную, чтобы спустить шторы, и принялась перечитывать статью Даниэля Годдара, пока не наступило время одеваться к обеду.