Дело земли - [4]
— Не больно-то ты ему нужен, — поддел Урабэ.
В отдалении застучали копыта: догото-догото! Садамицу — никто другой не погнал бы коня вскачь по улице среди бела дня. И, конечно, не удержится, чтобы через ограду не махнуть.
Не удержался.
— В доме господина Канэиэ пропала служанка Митико! — самурай начал говорить еще в седле, а закончил — спешившись и совершив поклон. Уж таков был Садамицу.
— Уехала вчера днем навестить мать — и не вернулась. Сейчас пришлют кого-то опознать и забрать тело. Господин тюнагон изволит пребывать в Дайдайри.[18] Поедет ли господин туда, или изволит ожидать его вызова в управе?
— Поеду, — Райко уже подвели коня, Кинтоки подставил ему руки, чтобы помочь сесть в седло. — Ступайте домой и ждите меня там. Думаю, что обернусь скоро.
В канун Сэцубуна, да еще когда это первый праздник после годичного траура, хлопот у придворных дам полно: нужны свежие гирлянды и кусудамы, следует присмотреть за служанками, что выметают грязь из дворца, подобрать наряды государыне императрице, вдовствующей императрице-матери, вторым и третьим женам царствующего императора, его братьев-принцев, его сестрам и теткам-принцессам, наложницам, да и о собственном выходе заранее позаботиться, не откладывая выбор нарядов на последний день.
А уж если ночью на крыши и голые ветви деревьев лег припозднившийся снег — то как не перебраться на веранду, раздвинув сёдзи, затопив медную жаровню и любуясь сквозь занавесь заснеженным садом?
Шесть юных дам под надзором двух дам почтенных, время от времени поглядывая в сад, плели бумажные гирлянды для защиты от злых духов. А там, где шесть юных дам плетут гирлянды, там уж непременно начнут плестись и речи, которые иной почел бы и за нескромные, — о молодых куродо[19] в их прекрасных зеленых нарядах, о придворных кавалерах — один другого изящней, один другого ветреней! Как вдруг дама Киё, сквозь занавесь выглянув, возьми да и скажи:
— А вот гляньте, что за красавчик там стоит у моста. Вот этот, пожалуй, даже изящней господина То-но бэн! И глаза какие печальные!
— В первый раз вижу здесь этого юношу, — покачала головой дама Оно. — Кто бы это мог быть? На нем платье чиновника шестого ранга[20] — он и вовсе не должен быть допущен ко двору, но раз уж он здесь, так, наверное, кто-то его пригласил?
Тут все принялись обсуждать, какой из молодых кавалеров еще ни разу не являлся ко двору, и сколько ни называли имен, угадать не могли. Наконец решились вот на какую проделку: послали прислужницу тринадцати лет за тушечницей и кистью, а когда требуемое принесли, дама Киё, белый веер раскрыв, такие строки написала:
Не очень искусные стихи, но когда надо спешить — то до изысков ли? Юноша-то вот-вот уйдет…
Прислужница отнесла неизвестному красавцу веер и тушечницу с кистью: подскажите, мол, госпоже моей, как лучше закончить стихотворение. Тот стихи прочитал, и что же? Наклонился к девочке и тихо ей что-то проговорил. Замирая от любопытства, дамы ждали возвращения посланницы. Каково же было их разочарование, когда прислужница передала слова кавалера:
— Пусть благородная дама извинит простого воина, не искусного в сложении стихов. Никакого достойного продолжения для ее строк он сейчас придумать не в силах.
— Аварэ![21] — сказала дама Оно. — Да будь у него лицо хоть из жемчуга, если он так неотесан — что нам до него?
Тут изволила прийти дама Суэ, женщина в летах, сведущая во всех делах Запретного Города. Приходилась она супругой старшему смотрителю Дайдайри, в этом и заключалась причина ее осведомленности.
— Посмотрите, какой неотёсанный мужлан там, у катальпы, стоит, — пожаловалась ей дама Киё. — Кто бы это мог быть?
Дама Суэ, выглянув в щель занавеси, ответила с улыбкой:
— Кто же, как не Минамото Ёримицу, сын губернатора Сэтцу? Его ещё называют Райко. Он начальник городской стражи и первый стрелок во всей столице, а может, и во всей стране — так говорят. Однако что ему делать здесь? Я не слышала, чтобы человек его ранга из воинского дома был допущен ко двору.
— Невелика и потеря, — бросила дама Оно.
Тут к молодому человеку подошел мужчина постарше, одетый в платье чиновника четвертого ранга — и, перемолвившись словом, они ушли. Мужчина этот был хорошо известен при дворе — звали его Минамото-но Хиромаса, и занимал он не очень почетную, но и не очень обременительную должность хранителя покоев императрицы-матери. Службу свою он исправлял не вполне усердно — и не скрывал, что гораздо более интересуется священной музыкой гагаку, которую любил слушать, сам был большой мастер исполнять и для которой даже измыслил способ записи мелодий. Говорили, что в его руках играет и полено — хотя играющим на полене его никто никогда не видел; но вот любой другой инструмент, какой не зазорно взять в руки благородному человеку, пел у него в пальцах так, что содрогались стропила и пыль падала с балок.
— Они родичи? — спросила любопытная дама Ки.
— Нет. Разве что по линии божественного рода. Минамото из Сэтцу получили фамилию — дайте сочту — четыре поколения назад, а господин Хиромаса изволит быть внуком присоединившегося к богам императора Дайго. Отец его — принц крови господин Ёсиакира. Если бы господин Хиромаса не получил фамилию, то…
