Дело возбуждено... - [81]

Старик уже сидел за столом посреди комнаты и ел. Не выпуская из рук мосла, кивнул Длинному — садись! Рядом с ним сидела другая женщина, прижималась к старику, гладила его плечи. Длинный сел и сказал той, что привела его:

— Дженнет-джан, мы хлеб привезли. Две буханки.

— Покажи скорей!

Длинный, проголодавшийся за день, собрался было протянуть руки к еде, но раздумал, встал, вышел на веранду. Вернулся со свертком. Дженнет-джан взяла его, прикинула на руке — тяжел ли? — развернула, передала подруге;

— Сахра-джан, ну-ка посмотри.

Сахра-джан, она же Сахрагуль, развернула сверток, вынула буханку из полиэтилена, поковыряла — край отделился, внутри открылось пространство, в нем небольшая тыковка. Сахрагуль вынула ее, тоже прикинула на ладони, посмотрела на Длинного:

— Килограмм?

— Врешь! Что, не чувствуешь тяжести?

— Не чувствую. Моя рука привыкла считать удары сердца моего милого. — Сахрагуль положила голову Старику на плечо. — Ладно, тебя не обманешь. Вижу — полтора!

— В двух буханках три килограмма — это двадцать четыре тысячи рублей.

— Нам три тысячи. Верно? — Сахрагуль повела плечами. — Привозить, знаю, нелегко, но и сбывать, сами представляете, непросто.

— Трудностей становится больше, но и жадность ваша не уменьшается. — Длинный от голода начал злиться.

— Не волнуйся, эти деньги не пропадут, мы их копим тебе на похороны!

Обе подружки когда-то были замужем, и казалось, жизнь их будет такой, как у всех, в заботах о мужьях и детях, с обычными радостями и огорчениями семейной жизни. Но семейное счастье не состоялось, детей у них не было, и жизнь их пошла по другому руслу.

Они взвалили на себя тяжкое бремя опеки разных сомнительных личностей. Они помогали в темных делишках, и щедрое вознаграждение было для них радостью, выше которой, они считали, ничего не может быть. Первое время побаивались, что кара настигнет их, как настигала их временных мужей. Утешали друг друга: «Бросим, скоро бросим…» НО время шло, привычка и безнаказанность брали свое, все реже посещали сомнения и угрызения совести.

Они стали чуждаться друзей, подруг, соседей, замкнулись в своих стенах. Если прежде, встретив мать с ребенком, умилялись и тосковали о своей несложившейся судьбе, то теперь толкали одна другую: «Посмотри на эту дуру, она год за годом стирает пеленки. Ни радости, ни свободы…»

Так продолжалось долго, но прошло время, и прежняя тоска снова стала являться в этот дом. Чем старше становились, тем страшнее казалось будущее. Это было не раскаяние, а именно тоска, которую уже с трудом могли разогнать друзья, попойки, деньги.

Сначала каждая из них признавалась в этом только себе, потом стали изливать свои чувства друг другу. По ночам, обнявшись, чтобы не было очень страшно, обсуждали свое будущее, строили планы.

— Старые мы уже… Но лет пять еще есть, чтобы вернуть все, что потеряли, — плакала Дженнетгуль в плечо подруге.

— Чокнутая! От обглоданной кости и собаки отворачиваются.

— Что же делать? Может, кончим с этим?

— Когда?

— Завтра. Ты ищи мне мужа, а я тебе.

— По-моему, нас все мужья знают.

— Что же, мы ничего не сможем изменить?.. Давай бросим!

— Мужиков?

— Нет, теръяк[12], а то сгнием в тюрьме…

— Да, если сейчас попадемся, то все — пиши пропало… Можно и завязать, только как жить будем?

— Не накопила, что ль?

— По секрету скажу, лет на пять хватит. А потом кто меня кормить будет? Государство таким пенсию не платит.

— Ну что, пробуем завязать? Вместе начали, вместе кончим. С какого дня?

— С завтрашнего.

— Завтра они должны приехать.

— Скажем — завязали.

— Если кто-нибудь из нас не бросит это занятие, пусть у него глаза вытекут, договорились?

— Пусть вытекут!

День назад дали эту клятву, а потом с распростертыми объятиями встретили старых знакомых. Задушевного ночного разговора будто и не было.

Ходжа Назарович находился у пульта управления городской милиции, поддерживая связь с оперативной группой. Как только наступала пауза, он тут же вызывал по радио какой-нибудь пост ГАИ. Около одиннадцати часов вечера он передал руководителю группы:

— Они, видимо, уже добрались куда хотели и сейчас спокойно попивают чаек. Теперь ищите такси, которое увезло их из аэропорта в город. Особенно тщательно проверьте окраины. Жизнь шофера в опасности.

Дежуривший на пульте лейтенант протянул ему трубку:

— Товарищ полковник, вас «Копетдаг» вызывает.

— Первый слушает.

— Товарищ первый, говорит «Копетдаг». По приказу второго возвращаемся из Аннау. Ничего нового. Сейчас завернем к предгорьям. Если там ничего не найдем, разрешите снова побывать в таксопарках?

— Разрешаю!

«Копетдаг» — это был Хаиткулы, сидевший в одном из милицейских «газиков». Он сидел впереди, рядом с шофером, потому что его звание было выше звания капитана — руководителя опергруппы. Капитан, он же второй, и попросил Хаиткулы доложить о ходе поиска.

Разбитую «Волгу» они увидели еще с шоссе. Несмотря на падение с высоты, фары у нее не погасли. Разделились — одни спустились в овраг к машине, другие отправились туда, откуда «Волга» начала падение. Услышали голос, звавший о помощи: «Эй, люди, помогите, я здесь». Хаиткулы подбежал первым. Шофер остался лежать в том положении, в каком его оставили бандиты, — на спине. Хаиткулы развязал ему руки, пытался помочь ему встать на ноги, но они не слушались его, сам он весь дрожал. Язык с трудом ворочался во рту. Хаиткулы вместе с капитаном подсадили его в «газик». Шофер долго не мог прийти в себя.