Дело в руках - [52]
Потом была раздача подарков с ахами, охами, с укоризнами: «Да зачем это!»
Был веселый стол на скорую руку, но со всем свежим или малосольным. А брат почему-то пристально приглядывался к нему и советовал:
— Ты, может, в клуб вон с Иркой пойдешь, развеешься?
— Нет, что угодно, только не это.
— Ладно, мы завтра компанию сорганизуем, развеселим.
— Чего-нибудь другое, только не это.
— А что это ты какой-то измотанный. Случилось чего? — он все приглядывался, приглядывался.
— Да так, мелочи жизни.
Тут они втроем приступили к нему и не успокоились, пока не вытянули из него все.
— Ну так бросай это дело к черту и приезжай сюда, — заключил брат без долгих рассуждений.
И он вдруг подумал: почему и в самом деле не приехать. Но тут же возразил:
— А что я тут буду делать?
— Здрасте! — в один голос отозвались братан со снохой. — У нас экономисты вон как нужны.
Он сказал, что весь в долгах, а рассчитываться нечем. Они удивились, откуда у него долги.
— Да я же за эту чертову комнату вперед за полгода уплатил! — в сердцах воскликнул он.
— Ну, это не беда, — ответил брат, подумав. — Пять сотен тебе хватит?
— А они что у тебя валяются?
— Это твои, — вдруг заявил брат с улыбкой. — Твоя доля от дома.
— От какого дома?
— Да ну от того, в котором мы живем, — Федор потрепал его по плечу. — Мать же нам его на троих завещала. Вот и забирай свою третью часть.
Странно как-то, сколько уж лет, как матери нет, а жизнь здесь все идет по ее завещанию и наказам. И сколько он помнит себя, всегда так было в этом доме. После смерти отца тоже долго так же: отец наказывал, отец советовал, отец завещал. Завтра надо будет сходить на их могилы.
— Да ты не слушаешь меня, что ли? — донесся до него голос брата. — Я говорю, мать на троих нам дом завещала. Вот и забирай свою третью часть.
— Ты что ее продал, эту третью часть?
— Как я ее мог продать? — Федор засмеялся. — Эх ты, экономист! Отложил на книжку долг для тебя.
— Да ну тебя к черту. Какая там доля — вон у тебя их трое!
— А они им сейчас ни к чему.
— Так Ирине отдай.
— А ей тоже не в надобность. Она пока школьница. Вот станешь на ноги — сам и отдашь.
Он удивился: до чего же все просто. А сестричка все обхаживала да оглаживала его и повторяла:
— Приезжай, братка, приезжай.
— В общем, завтра все решим окончательно… Утро вечера мудренее, — заключил вдруг Федор, вставая. — А сейчас… На реку пойдем?
— А вот туда я с радостью.
— У меня там три «морды» стоят. С прошлой недели не проверял.
Он вспомнил, что «морды» — это такое рыболовное сооружение, продолговатое, наподобие свиного рыла, сплетенное из талов.
Спустя немного времени, он шел за братом по лесной тропинке и думал, до чего же все просто. И удивлялся себе — как это он почувствовал, что надо именно сегодня сюда ехать и вовремя вспомнил про дом. И неприятно даже было представить, как бы шло дальше, если бы не поехал. Те радостные и одновременно неопределенные надежды, которые поднялись в нем, когда он вглядывался в лучезарный разлив осени, теперь перешли в твердую покойную уверенность.
— Ты, может, навсегда тут у нас осядешь, — услышал вдруг он голос брата. — Обженим тебя. Дом срубим.
— Навсегда нет. Вот если не надолго, а там…
— Опять в город?
— Ну да.
— Эк тебя там присосало.
Вскоре Федор пошел отыскивать припрятанный где-то крюк, которым доставал «морды», а он лег на траву возле берега. Расслабившись, он с удовольствием прислушивался к шелесту листьев да к легкому, убаюкивающему плеску речной волны.
— Объясни мне вот что, — попросил он брата когда тот вернулся с крюком в руке. — Если скажем, на кухне вода из крана каплет, то будто прямо тебе на мозги. А тут плещет — и, наоборот, так хорошо, даже убаюкивает. Почему? Ведь там вода и тут вода? В чем же дело?
— Да ну тебя, — отмахнулся Федор. — Не о том думаешь. Тебе сейчас о другом думать надо. Иди вон помоги.
— Подожди. Дай еще послушать.
— Ну, как знаешь.
А на реке все больше свежело. По-над лесом поднималась луна.
ДАВНЯЯ ИСТОРИЯ
В полшаге от нее слева шел он — строго как по ниточке. И все присматривался к ней. И прислушивался к тому, как сердито вжикают по спрессованному снегу тротуара новейшие сапожки — под лаком, кажется, ну да, под лаком, думал он, самый последний крик. Красные. И со шнурочками. И шуба тоже под ее стать — натуральный, черный каракуль, волосок к волоску — вся на ней так и дышит, волнуется и пронимает до глубокого вздоха. Но не в этом дело, а в том, что он никак не мог догадаться, почему же она молчит, и от этого мучился.
Так-то. Жил-был веселый студент Бобров. Был удачливым студент Бобров. Зачеты, курсовые сдавал с присвистом. По сессии шел без труда. Так шел что завидовали те, которым все дано и с которые только одно спрашивается: ради бога учись и закончи. Он и к стипендии неплохо прирабатывал. И ни к одной денежной стерве на поклон не ходил. Он очень был доволен собой. Он всем был доволен. А потом — бац! — и попался на крючок студент Бобров, как карась-верхогляд.
…Чем дальше они шли, тем молчание становилось тягостней. И вдруг нагрянула пугающая мысль: зря он вообще это затеял — с приглашением. А зловредная память тут же подсунула сказанное кем-то по случаю: «Напрасно ты ее домогаешься. Пустой номер, поскольку не по Сеньке шапка». Но кто сказал, он не мог вспомнить.
