Дело в руках - [37]

Володя находился на самой нижней ступеньке общепитовской лестницы, и это его устраивало. Что же касается начальства, то оно не просто было довольно Володей, но даже очень им дорожило.

И так бы все и шло своим чередом и ничто не омрачало бы безоблачной Володиной жизни, если бы на горизонте в один прекрасный день не появилась новая работница по залу Маруся. С самого начала она люто возненавидела Володю.

И теперь при каждом его появлении в общий веселый гостеприимный хор всегда вплетался один недружелюбный голос:

— Ну, пришел. Ч-черт косолапый.

Знакомство их случилось при самых неблагоприятных обстоятельствах. Однажды Володя, протискиваясь между столами, нечаянно столкнул локтем составленную Марусей стопку тарелок с остатками щей и гарниров. Маруся как раз собиралась отнести эти тарелки в посудомойку, когда раздался сильнейший грохот. Обернувшись, она увидела полный разгром. А Володя с величайшим удивлением посмотрел на кучу из фарфоровых осколков и остатков еды и, ни слова не сказав, двинулся к выходу. Это окончательно вывело Марусю из себя:

— Ну, кто оплатит эти тарелки? Я, что ли?

— Спишут, спишут, Маруся, не расстраивайся, — успокаивали ее.

Она разошлась еще пуще.

— Да на каждого дурака списывать — государство тарелок не напасется. Ух ты, чучело гороховое. Их, мерзавцев, только повадь. Паразиты. Чтоб им…

Под конец дело дошло до таких крепких словечек, которые в женском обиходе вообще неупотребительны. Попутно выяснилось, что чучело гороховое — не один Володя, а вообще все мужики. Что все они — народ никчемный, все дармоеды, нахалы и обманщики. Последнее к Володе уже не могло относиться, но на это был сделан особенный упор.

В общем, имела Маруся, видно, старые счеты к определенной части человечества, и Володя очутился случайно в положении ответчика. Теперь, после каждого его появления, сопровождаемого со всех сторон ласковым и приветливым «Володя», «Володенька», Маруся наперекор всем ворчала:

— Черт знает что за человек — ни рыба ни мясо, ни мужик ни баба.

На нее набрасывались с упреками. Она отмалчивалась. Но потом, когда утихал разговор, опять начинала с каким-то даже изумлением:

— И за каким чертом такие люди живут — небо коптят да землю топчут.

Просто ужас, до чего она его невзлюбила.

А тут еще товарки подливали масла в огонь: стоило появиться возле окон Володиной телеге, как раздавались голоса:

— Маруся, Володя приехал!

— Володя поди проголодался. Маруся, обслужи Володю.

— А ну его к язве дармоеда, растяпу недоделанного! — тут же кричала Маруся и сыпались на Володину голову ругательства и проклятия.

И чем яростней она ругалась, тем больше к ней приставали и ее поддразнивали.

А однажды произошел случай, после которого имена Маруси и Володи стали произноситься рядом. Этот случай засел у всех в памяти накрепко, поскольку тогда Володя произнес самую длинную в своей жизни фразу.

В то утро Володя вносил свиную тушу и у самой двери чуть не ткнулся в Марусю. Она его не видела, поскольку стояла к нему спиной, низко нагнувшись и подбирая оброненные ложки и ножи. Вышло так, что ход Володе был перекрыт, и ему ничего иного не оставалось, кроме как остановиться и смотреть сзади на загорелые Марусины икры и на кипенно-белую пышность, которая начинается чуть повыше. И вот тут-то Володя произнес самую длинную в своей жизни фразу.

— Ну, убери ты свою задницу-то, чего расставилась ровно шкап! — сказал он, и в голосе его слышалось негодование.

Все, конечно, обернулись, не веря собственным ушам. Обернулись и увидели Марусю и сзади нее — красного от смущения и злости Володю.

Что было потом, невозможно описать. Раскатистый хохот. Треск стульев. Скрип столов. Ахи, охи и взвизгивания. Даже хлопки. Наверное, ни одна приезжая знаменитость не награждалась в том городе такой бурной реакцией зала.

Маруся хохотала вместе со всеми, ухватившись за свой крепкий живот. А когда волна начала спадать, кто-то принялся ее оправдывать:

— Воло-одя, да ведь Маруся не знала, что ты идешь.

— Володя, не верь — она специально! — откликались отовсюду голоса.

— Подальше от нее, Володя.

Вот после этого-то имена Маруси и Володи и стали произноситься обычно рядом. Стоило заговорить о Володе, как вспоминалось роковое утро, а следом вплеталось имя Маруси. Если же начинали судачить о Марусе, непременно вспоминался и Володя.

А однажды кто-то взял да и сказал:

— Маруся, а ты бы приголубила Володю.

— А вот возьму и приголублю, — послышалось в ответ.

И теперь, когда Марусе говорили, что Володя приехал и что он проголодался, она уже кричала раздатчице:

— Зоя! Зой! Налей-ка там понаваристей, Володя проголодался.

И с серьезным видом подавала Володе на стол, не реагируя на шутки и приставания товарок.

А случалось, что она присаживалась у стола, за которым обедал или завтракал Володя. Присаживалась как бы случайно, на минутку и делала замечания: «Володя, ты помыл руки?» или «Володя, не садись за стол в шапке». А чаще просто время от времени посматривала на него сбоку. При этом все ее подвижное тело как бы размягчалось и успокаивалось, а быстрые глаза затуманивались каким-то легким сожалением.

И вдруг случилось невероятное: в один из понедельников Володя не появился в обычный утренний час. Не появился он и на другой день. А вскоре стало известно: Володя заболел, у Володи грыжа.