Дело тел - [64]

— Кто бы в этом сомневался, — проворчал Шини.

— Вооружены только двое из вас, — продолжал Шеф, — и оружием эти двое владеют плохо. Аквист, не надо делать такое лицо. Плохо!

— Я хотел сказать, что никак не владеем, — вставил Аквист, но Шеф не дал ему закончить:

— Пару раз махнуть рукой вы, я надеюсь, сумеете. И, я опять же надеюсь, этого должно хватить. На вашей стороне только одно — элемент внезапности. На их стороне…

— Всё остальное, — мрачно заметил Фадан.

— Правильно. Их много, они вооружены, и…

— …и про всё это ты всю дорогу тактично молчал, — ехидно заметил Бакли. — Кто бы сомневался.

— Ну сказал бы я. И что бы это изменило? — резонно поинтересовался Шеф. — Я не хотел нагнетать обстановку.

— Зато сейчас ты ее того… нагнел? — поинтересовался Бакли. — Нагнял? Так что делать-то, скажи. Хватит уже… нагнетать-то.

— Сейчас идете на разведку. Находим Клам, делаем круг почета, а потом по обстоятельствам — либо возвращаемся в гостиницу, чтобы посовещаться, либо действуем сразу. Это будет зависеть от того, что мы там увидим.

— Значит, в город? — подытожил Фадан, вставая.

— В город, — согласился Шеф. — Благо, уже стемнело.

…Увидев, сколько в городе народу, Фадан подумал что, кажется, количество двойников в статистике существенно занижено. По улицам бродили тысячи семей, причем полных семей, многие с детьми. Детей, кстати, было огромное количество. Что бы это могло значить?

— Только то, что вы имеете дело отнюдь не с идиотом, — беззвучно сказал у Фадана в голове Шеф. — И что он многое просчитал заранее…

Город был богато, даже как-то излишне роскошно, пожалуй, украшен. Почти на каждом здании — либо подсветка с земли, либо нарядные гирлянды из лампочек; тут и там — тележки, с которых продают лхус, сухие хлебцы, и тонко порезанное мясо со специями; лампочками украшены даже немногочисленные деревья и еще более немногочисленные витрины… странно, а где же двойники делают покупки? Вообще, город производил почему-то гнетущее неприятное впечатление, не смотря на всю иллюминацию. Это ощущали все — даже обычно беспечный Шини старался держаться поближе к Фадану, даже Бакли, и тот шел, не поднимая головы и почти не глядя по сторонам.

Идти, по словам Шефа, предстояло порядочно, а местным транспортом Шеф пользоваться не позволил: слишком велик оказался риск потеряться в толпе. Проблемой было то, что транспорт оказался раздельным, гермо не ездили с мужчинами и женщинами, а город команда не знала от слова «совсем».

— Идите лучше пешком, — посоветовал Шеф. — Так надежнее.

Через час блужданий Фадан, не смотря на протесты Шефа, сделал привал — остановился, купил всем с тележки по стакану лхуса (невкусного, без сахара, да еще с какой-то травой, добавленной к ягодам для аромата), а потом поинтересовался у Шефа:

— Долго еще?

— Двадцать минут. А если вы будете так и дальше тормозить, то сорок.

— Мы уже всё.

* * *

Фэб положил блокнот обратно, на подоконник, выключил свет на кухне, и побрел в комнату. Надо бы лечь спать, да только спать не хочется. Уж очень сумбурный день получился, да еще и разговор этот всё никак не шел из головы.

Как же мы будем все?

Что же нам делать?

Фэб понимал, что Ит, как ни крути, прав, но от этой правоты делалось с каждой минутой всё горче и горче. Прав, да. Прав. И решение, которое он принял, причем отнюдь не сейчас, а девятнадцать лет назад — верное. Мы ведь силой заставили его тогда отказаться, мы чуть ли не шантажом его вынудили… чудесным шантажом, что говорить, такие выросли девочки, загляденье просто… но всё-таки вынудили поступить так, как он в результате поступил, вот только срок и впрямь заканчивается, а дальше…

Что же с нами будет?

Ну хотя бы здоровый, печально усмехнулся про себя Фэб. Хотя бы здорового отпускать — неизвестно куда, неизвестно на сколько. Может, и навсегда. Это «навсегда» резануло где-то внутри, и Фэб остановился посреди коридора, силясь справиться с нахлынувшей болью. Девятнадцать лет назад я бы не согласился. Я и не согласился, собственно, так и вышло. А вот сейчас, ну, не совсем сейчас, а когда действительно подойдет срок, я соглашусь.

Видимо, потому я хочу жить.

И не просто жить, а на свободе.

Непонятно как, непонятно где, непонятно с кем, но — я отчаянно не хочу умирать, быть рабом, быть зависимым. Последние четыре года сумели мне показать, до какой степени я на самом деле этого не хочу. Пока мы бегали в полях, сохранялась хоть какая-то иллюзия свободы, даже при той сверхнагрузке, которую мы тянули, а вот когда нас взяли из полей, и посадили к себе под теплую задницу, да еще и регламентировали каждый шаг, вот тогда-то я и понял то, что Ит понял уже многие годы назад.

Они нас все-таки победили.

А чадолюбивые мы еще и поспособствовали этой победе.

Ит ведь тогда пошел на это для того, чтобы Берта была счастлива. Чтобы я, идиот, был счастлив. Чтобы какое-то время мы всей компанией торчали посредине мышиной лабораторной клетки, на предметном стекле микроскопа, как отрубленная голова на заборе, как ворона на голом зимнем дереве, как таракан в раковине. И мы торчали! Мы двадцать гребаных лет торчали там, где нам позволили, мы растили детей и зализывали раны… под неусыпным надзором тех, кто эти раны нам нанес.