Дело святое - [12]

— Вряд ли все это есть в нашей сельской библиотеке, — заметила Ольга.

— Ах, у вас тут библиотека! — оживился он. — Чего же лучше! Принеси мне оттуда что-нибудь, а? Только не детективы и не фантастику. Я их терпеть не могу.

— Ты намерен долго гостить? — спросила она после паузы.

— Накоротке не управиться с главным делом, — отвечал он очень серьезно.

Опять помолчали: разговор важный.

— Может, свежих газет завтра принести? — предложила она нерешительно, тем самым соглашаясь на продолжительное его гощение.

— Избави Бог! Только не их. Последний том какого-нибудь собрания сочинений. Я люблю последние тома: там увлекательнейшие комментарии и примечания.

Он еще поразмышлял и сказал:

— Как же мой сын будет тут взрастать? Без книг.

— Сын? — переспросила Ольга. — Может, дочка? Я вот девочку хочу.

Он даже встал с лавки, возмущенный:

— Как девочку! Мы ж договорились вчера о мальчике! Ну, надо предупреждать. Тогда пойдем переделывать!

И схватил ее в охапку.

8

Вечером пришлось им забрать Красотку на свой двор. Та была недовольна переселением, даже молока не хотела отдавать. Соломатин при свете слабой электрической лампочки отремонтировал ясли, укрепил ступени лестницы у мосточков под коровьим стойлом и дверцу в это стойло, и стекло вставил в малое окошко двора, которое было просто заткнуто соломой…

— Ишь, как хорошо, — похваливала Ольга и раз, и два.

Он ей на это:

— Мужик — он и в Африке мужик.

Спать легли, словно муж и жена, однако в постели она по-прежнему оборонялась от него, словно от насильника, хоть и не столь упорно, как в предыдущую ночь.

— Ну, хватит, — говорила она. — Уймись.

Одна-единственная мысль пробуждала в ней любовное чувство: «Маленький у меня будет…». И от этой мысли глубинное содрогание отзывалось в ней, заставляло ее делать встречные движения; руки хоть и неуверенно, однако же явно обнимали его, мужчину. Слово это — «маленький» — имело волшебное действие.

А Флавий Михайлович в свою очередь. Ни одна из женщин, которых он знал ранее, не вдохновляла его так, как эта Ольга. При том, что была чуть ли не враждебна к нему в постели. Он не возмущался — его это забавляло.

— Ну что ты лежишь, как дубовая колода! — тормошил он ее со смехом. — Как камень-валун, как глыба ледяная! Когда мужчина и женщина вдвоем, они должны самозабвенно трудиться — это творческое, вдохновенное дело! Грех двоим лениться в постели, это ведь не просто труд, а труд любовный — высшее проявление жизненных сил!

— Никакая не любовь, а обыкновенное распутство, — отвечала она. — Просто молодая баба, потерявши стыд и совесть, привела чужого мужика и уложила в свою постель. Вот и все.

В ответ он читал ей стихи:

Любви очарование исходит

От ваших слов, и я, внимая вам,

Не только вновь пылаю страстью сам,

Но верю — с милой то же происходит.

— Что ты там бормочешь?

— Душа моя, я читаю тебе сонеты Петрарки. Он сочинил их для нас семьсот лет назад.

— Наверно, их надо читать не в постели?

— Отчего же! Место самое задушевное — постель.

— Да не тискай ты меня! И не трогай их, оставь их в покое.

— Там не тронь, тут не тронь, — ворчал он. — Ты ж красивая, цветущая женщина! Как я могу лежать рядом равнодушно? А ты должна вся огнем полыхать!

— Счас, распылалась.

Ночью случилось вот что: в самый ответственный момент подвела кровать. И смех, и грех: сломалась какая-то перекладина — вместе с матрацем и досками под ним любовники рухнули вниз, пружины зазвенели и стоечки деревянные с грохотом упали на пол. На мгновение и непроизвольно Ольга прижалась к Соломатину, словно они полетели оба в пропасть, но тотчас отстранилась, замерла.

— Первое объятие, — отметил он. — Видимо, для того, чтоб ты меня пылко обнимала, нужно землетрясение или извержение вулкана. Ну, что ж, еще не все потеряно.

Насколько ее сконфузило происшедшее — проклятая кровать! — настолько его развеселило. А Ольга встала и ушла от него, говоря в сердцах:

— Господи, что творим! Стыдно-то как! Ишь, кровать сломали.

— В том было ощущение полета! — возразил он.

— Вот навязался на мою голову! Ведь сказала же утром: уходи. Нет, не ушел.

— У меня правило: начатое доводить до конца, — невозмутимо объяснил Флавий Михайлович. — А ты женщина безответственная и легкомысленная: к исполнению святого долга спустя рукава относишься, тяп-ляп, кое-как.

Она не отозвалась на это смехом, а продолжала чем далее, тем сердитее:

— Тетка Валя давеча: друг, говорит, у тебя появился — кто такой? А что я сама-то знаю? Смотри, говорит, небось, мазурик какой. И то сказать, может и мазурик. Ишь, что плетет про древнюю Грецию да про Рим! Ох, дурит он меня, клуху деревенскую! Ох, дурит.

Легла в передней на кровать, проговорила:

— Ой, как холодно тут!

А из спаленки с постели, распластанной на полу, послышалось вдруг задушевное пенье про липу вековую, которая над рекой стоит.

Луг покрыт туманом,

Словно пеленой.

Слышен за курганом

Звон сторожевой.

— Оля, подпевай, — распорядился он оттуда.

И она вернулась к нему, подпевать.

Именно в эту ночь Ольга сказала своему гостю с глубоким вздохом, с облегчением великим, словно исключительно важное дело свершила или словно до правды-истины докопалась: