Дело - [5]

Человек, сформировавшийся в этой самой консервативной университетской среде, связанный с ней крепко-накрепко и своей биографией, и родственными и дружескими отношениями, ныне преуспевающий государственный чиновник, — Люис Эллиот плоть от плоти и кость от кости добропорядочного, респектабельного английского общества своего времени. Он, конечно, «левее» таких закоренелых консерваторов, как реакционер с головы до пят Г.-С. Кларк или Найтингэйл, он способен усмехнуться по поводу аристократизма Скэффингтона и с легкой иронией думать о предвыборных интригах своего брата Мартина, он не прочь покрасоваться иной раз своим либерализмом, но либерализм этот самый умеренный и осторожный. И Кларк, и Найтингэйл, и Браун, при том, что Люис Эллиот по-разному относится к каждому из них, — это все же люди его круга, и он, несмотря на разногласия по тем или иным вопросам, всегда найдет с ними общий язык. Говард же глубоко чужд ему и стоит от него гораздо дальше, чем тот же Кларк. И совершенно естественно, что Люис Эллиот не в состоянии оценить Говарда беспристрастно и по-своему толкует его характер и его поступки. «Коэффициент преломления» оказывается довольно значительным, и образ Говарда предстает перед нами явно искаженным этой «призмой».

Но давайте проследим объективный смысл поступков Говарда, и многое в этом образе озарится иным светом. Когда ему предъявляют обвинение в подлоге, он не сразу сообщает, что пресловутая фотография была сделана Пелэретом, — он явно не хочет без достаточной уверенности чернить покойного (хотя и не очень любил его) и, лишь окончательно убедившись, что Пелэрет совершил подлог, говорит об этом суду старейшин, хотя и знает, что, не имея прямых доказательств, неизбежно восстановит против себя судей этим заявлением.

Говард знает, что правда за ним, и он не хочет изощряться в поисках доказательств — он просто рассказывает, как было дело, принципиально не желая взвешивать, повредит или поможет ему в глазах судей этот рассказ. Он скрупулезно правдив и не хочет ни на йоту отступить от правды, отказываясь во имя этой правды от выгодного для него ответа на вопрос судей, не желая делать никаких предположений, как бы благоприятно ни отразились они на его судьбе. И рядом с этой неподкупной честностью Говарда весьма красноречиво, даже комично звучит жалоба адвокатски гибкого Люиса Эллиота о том, что «на всем свете не найти свидетеля хуже Говарда». Изощренный в хитросплетениях буржуазной юстиции, знающий, что, даже не прибегая к заведомой лжи, можно осветить правду разным светом и повернуть ее выгодной для себя стороной, — Люис Эллиот не может понять «нелепой» прямолинейности Говарда.

Говард в глазах Люиса Эллиота и его друзей — груб, невежлив, нетерпим, неблагодарен и даже нахален. Но давайте опять сделаем поправку на «коэффициент преломления».

Говард и его жена Лаура приходят в дом Люиса Эллиота, чтобы убедить его в необходимости пересмотра дела. Посмотрите, как ведет себя Говард. Он не просит протекции, он не унижается перед Эллиотом, не уговаривает его ни о чем — наоборот, он непримиримо резко отзывается о тех, кто решает его судьбу в колледже, нимало не заботясь о том, что Гетлиф — друг, а Мартин Эллиот — родной брат Люиса и что подобная резкость суждений об этих людях может только оттолкнуть от него адвоката. Он и от Люиса по сути не ждет ничего хорошего для себя, понимая, что тот в конце концов гораздо ближе к его врагам, чем к нему. И позднее, когда уже вступившие в борьбу за него Люис и Мартин Эллиот приезжают к нему в школу, где он работает, Говард держится так же резко, почти враждебно, и у читателя — взгляни только он на Говарда глазами Люиса Эллиота — неизбежно возникает неприятное ощущение грубости и неблагодарности этого человека по отношению к тем, кто борется за его реабилитацию. И уж совсем грубо-неблагодарным может показаться Говард, когда в конце, узнав о благоприятном для него исходе дела, он сначала возмущается двойственностью принятого решения, а затем, в то время как некоторые из его союзников готовы продолжать борьбу, он вдруг, передумав, заявляет, что больше ничего добиваться не намерен, и уходит, даже не поблагодарив своих защитников.

Но если вдуматься в существо дела, то почему должен Говард питать благодарные чувства к этим людям? С точки зрения общественной, они глубоко чужды и враждебны ему, как и он им, — это представители того общества и тех классов, против которых он борется, В личном плане он также не считает себя чем-то обязанным им — ведь это они допустили по отношению к нему несправедливость, не пожелав досконально разобраться в его деле, объявили его мошенником, изгнали из университета, доставив ему немало огорчений и тягот. Что ж, если они теперь восстановили справедливость, да при этом еще так, чтобы все-таки избавиться от него, — неужели он должен рассыпаться перед ними в благодарностях? Это было бы для него лицемерием, которое ему органически противно, как противны ему и все эти люди — и враги и союзники — со всеми интригами в борьбе за власть, с их закоснелым консерватизмом и охранительными тенденциями, с их любовью покрасоваться своим копеечным либерализмом, с их позой «правдолюбцев», за которой он видит пошлое стремление повысить свою собственную самооценку и глубоко равнодушное отношение к делу по существу и к человеку, чья судьба стоит за ним. Явно так смотрит на все это Говард, и ему нельзя отказать в цельности натуры и в последовательности поведения.