Дело Сен-Фиакра - [37]

— Комиссар! Предупреждаю вас, я… — лепетал управляющий.

Священник отвернулся. Он страшно мучился, но у него не было сил вмешаться. Все были на пределе, и Метейе не глядя плеснул себе в бокал какого-то вина — у него так пересохло в горле, что было совершенно безразлично, что пить.

— Куда они пошли? — спросил адвокат.

Граф тащил Эмиля к лестнице, и шаги их гулко разносились по выложенному каменными плитками коридору. Слышалось тяжелое, надсадное дыхание Эмиля.

— Вы знали все! — тихо и раздельно сказал Мегрэ управляющему. — Вы сговорились — вы и ваш сын. Вы уже заграбастали и фермы, и заклады. Но Жан Метейе все еще представлял для вас определенную опасность. Следовало убрать графиню и заодно отделаться от ее молодого любовника, тем более что он первым будет у всех на подозрении.

Из коридора донесся крик боли. Доктор выскочил за дверь посмотреть, что там происходит.

— Ничего страшного, — сообщил он. — Мерзавец не хочет идти, приходится ему помогать.

— Это ужасно! Отвратительно! Это преступление! Что он собирается делать! — вскричал старый Готье, устремляясь вон из комнаты.

Мегрэ и врач последовали за ним. Они подошли к подножию лестницы как раз в ту минуту, когда граф и его пленник добрались до комнаты, где лежала покойная.

И тут раздался голос де Сен-Фиакра:

— Входи!

— Я не могу… Я…

— Входи!

Глухой звук удара.

Папаша Готье несся вверх по лестнице, Мегрэ и Бушардон следовали за ним. Все трое влетели наверх как раз в ту минуту, когда дверь затворилась и все стихло.

Поначалу из-за тяжелой дубовой двери не доносилось ни звука. В коридоре было совсем темно. Управляющий страдальчески прислушивался к каждому шороху.

Из-под двери пробивалась узкая полоска света.

— На колени!

Пауза. Хриплое дыхание.

— Живо! На колени! А теперь проси прощения!

И снова длинная пауза. Потом крик боли. На этот раз убийца получил по лицу не кулаком, а ногой: граф пнул его каблуком.

— Прос… Простите…

— И это все? Все, что ты можешь сказать? Ты забыл, что она платила за твое ученье?

— Простите!

— Ты забыл, что еще три дня назад она была жива?

— Простите!

— Разве ты забыл, мерзавец, как влез к ней в постель?

— Простите! Простите!

— Теперь поднатужься и скажи ей, что ты — мерзкая гнида. Повтори!

— Я…

— На колени, говорю тебе! Тебе что, ковер сюда подать?

— Ай! Я…

— Проси прощения!

Реплики, и без того перемежавшиеся долгими паузами, внезапно оборвались: послышались глухие удары.

Как видно, граф дал волю гневу. Слышно было, как он колотит чем-то об пол.

Мегрэ приоткрыл дверь. Морис де Сен-Фиакр, схватив Готье за горло, бил его головой об пол.

При виде комиссара он выпустил клерка, вытер лоб и выпрямился во весь рост.

— Дело сделано, — проговорил он, едва переводя дух.

Заметив управляющего, граф нахмурился.

— А у тебя не возникло желания попросить прощения?

Старик был так напуган, что тут же бросился на колени.

В слабом дрожащем свете двух свечей покойницы совсем не было видно: над смертным одром торчал лишь нос, казавшийся непомерно большим, да виднелись сложенные на груди руки, из которых свисали четки.

— Убирайся!

Граф вытолкал Эмиля Готье за дверь и запер дверь.

Один за другим мужчины стали спускаться по лестнице.

Эмиль Готье был весь в крови. Он никак не мог отыскать свой носовой платок. Доктор дал ему свой.

Выглядел парень просто ужасно: измученное, перепуганное лицо в пятнах запекшейся крови, нос превратился в бесформенную лепешку, губа порвана.

Но самое омерзительное, самое гнусное — были его бегающие глаза.

Расправив плечи, с высоко поднятой головой Морис Де Сен-Фиакр шагал размашисто и уверенно, как настоящий хозяин дома, который знает, что и когда ему делать. Пройдя по длинному коридору первого этажа, он распахнул входную дверь. Порыв ледяного ветра ворвался в замок.

— Убирайтесь! — рявкнул он, повернувшись к папаше и сыну.

Но когда Эмиль уже собирался выйти вон, граф инстинктивно ухватил его на ходу.

Мегрэ мог поклясться: из груди графа вырвалось рыдание. Он вновь принялся лупить клерка, восклицая:

— Гаденыш! Гаденыш!

Но едва комиссар тронул его за плечо, как он полностью овладел собой, спустил Эмиля с лестницы и закрыл дверь.

И тут же из-за двери донесся голос старика:

— Эмиль! Где ты?

Священник молился, опершись о столешницу буфета. В углу, не сводя глаз с двери, застыли в оцепенении Метейе и адвокат.

Морис де Сен-Фиакр появился в дверях с гордо поднятой головой.

— Господа, — начал было он.

Но нет, говорить у него не было сил — душило волнение. Он дошел до предела.

Он пожал руку врачу, затем комиссару в знак того, что теперь пора уходить. Потом чуть помедлил, повернувшись к Метейе и адвокату.

А те двое словно не понимали, а может быть, их парализовал страх.

Тогда он махнул рукой, указывая им на выход, и щелкнул пальцами. И все.

Этим, однако, дело не кончилось. Адвокат стал разыскивать свою шляпу, и Сен-Фиакр простонал:

— Да шевелитесь же…

Из-за двери доносился приглушенный гомон. Мегрэ сообразил, что это сбежавшиеся слуги гадают, что происходит в замке.

Комиссар натянул свое тяжелое пальто. Ему хотелось еще раз пожать руку де Сен-Фиакру.

Дверь на улицу была распахнута. Была ясная холодная ночь. На небе — ни облачка. В заливавшем округу лунном свете четко проступали темные контуры тополей. Откуда-то совсем издалека доносился звук шагов, а в доме управляющего горел свет.