Дело рыжих - [36]

Как в дальнейшем развивались события в лагере? Почему обе женщины не только оказались на свободе, но и вышли оттуда беременными? А вот на этот вопрос ответ архивы уже не дали. Лучше всего помогли бы разобраться в этом свидетельства оставшихся в живых узников лагеря. Как бы только найти их?

Ура, это оказалось совсем просто! В министерстве социального обеспечения все узники состояли на учете, ведь они пользовались определенными льготами. Березвечский лагерь был точно такой же фабрикой смерти, как все прочие фашистские концентрационные лагеря, поэтому выйти из него живым и дожить до двадцать первого века было чудом, коему сподобилось только пять человек. Это были очень и очень пожилые люди, со здоровьем, не позволявшим им ни на что уже надеяться.

Георгий Иванович распределил узников среди членов группы, сам выбрал миорчанку Станкевич, тут же договорился с ней о встрече и утром выехал на витебскую трассу. До районного городка Миоры было двести пятьдесят километров. По дороге он планировал заехать на территорию бывшего лагеря, ведь маршрут как раз пролегал через Глубокое.

Как и следовало ожидать, ничего от штатлага № 351 не сохранилось. Только скромный памятник жертвам лагеря напоминал о его существовании.

Ладно, вздохнул Прищепкин, поеду дальше.

Вот и город Миоры оказался типичным увядающим западнобелорусским местечком, в котором запугивающий оставшихся в живых цементный памятник погибшим красноармейцам и рудименты советской агитки насильственным образом, но для привычного глаза вполне естественно, сочетались с великолепным столетним костелом на берегу по–скандинавски степенного озера. Над улицей Кирова, на которой доживала узница, кружились чайки. Глядя на птиц, на трогательную панораму двух главных миорских улиц, Георгию Ивановича стало так хорошо, что захотелось повеситься.

Глафира Петровна была уже совсем дряхлой и давно уже не выходила на улицу. Однако, к счастью для Прищепкина, она оказалась в здравом уме и трезвой памяти. Во всяком случае, детектив сумел получить от нее ценнейшую информацию.

Бабулька буквально шарахнулась от поднесенной к лицу фотографии молодых Блинкова и Сбруевича в эсэсовской форме (эти фотографии, необходимые для стимуляции старческой памяти, смонтировали в лаборатории), словно в руке Георгия Ивановича извивались гадюки.

— Свенты Янек, гэта ж ён!

— Кто? — тихо прошептали губы детектива, сердце которого словно остановилось, потому что побоялось своим стуком отпугнуть имя преступника.

— Юрген фон Гуммерсбах, комендант лагеря.

— На какой именно фотографии?

Бабулька растерянно переводила взгляд с одной фотографии на другую.

— На абодвух, — наконец пришла она к странному, на взгляд постороннего, заключению.

— А вы не путаете?

— Гэтак, гэтак. Палонили?

Георгий Иванович, конечно, не знал, попал ли комендант штатлага № 351 в руки правосудия. Его личность на данный момент заинтересовала его в другом аспекте.

— Так что в лагере с женщинами делали? — коротко спросил он.

Как оказалось, «осеменительный» эксперимент проводился в массовом порядке. Отобранных для него женщин помещали в отдельный барак, освобождали от работ и хорошо кормили. Убедившись, что искусственно введенные оплодотворенные яйцеклетки приживались, узницы беременели, их держали под наблюдением еще несколько месяцев, а затем, когда делать аборт было уже поздно, выпускали на волю. По возвращении домой они должны были встать на спецучет в своих комендатурах и рожать полноценных арийцев. Партнершей Юргена фон Гуммерсбаха была некая Хильда Пиллау, тоже ярко–рыжая, которая официально не занимала в лагере никакой должности. По всей видимости, она была прислана туда именно с этой, репродуктивной миссией. «С хлыстом все ходила. Ее боялись больше всех».

В принципе ясно, зачем все это нацистам понадобилось. Ведь в победной перспективе рейху нужны были еще миллионы и миллионы арийцев: в качестве администраторов, солдат, надсмотрщиков. Чтобы не выпустить побежденный мир, вместе с миллиардами «неполноценных» людей, из своих когтей, не повторить опыт империи Александра Македонского, которая буквально растворились сама в себе из–за глобального численного перевеса побежденных над победителями.

Гитлер призывал каждую немецкую женщину родить не менее четырех детей. Но ведь Германия была густонаселенной европейской страной и не могла уподобиться пустынной азиатской Туркмении. То есть для нее было бы проблематично следовать призыву фюрера из–за фактора «сопротивления среды». (Чтобы понятней: не вынесет же Природа миллиарда немцев, ведь каждому автомобиль нужен, коттедж. Вот она и сопротивляется, создавая такую информационную «атмосферу», при которой мысли о продлении рода кажутся чем–то третьестепенным. Потому–то наши люди зачастую и чувствуют себя на Западе будто вытащенные на берег рыбы. «Удушье информационной разности» и называется ностальгией.) В общем, не Германии это занятие — размножаться–то; гомосексуализм для ее условий как–то, извиняюсь, даже естественней. (Кстати, у истоков национал–социалистской партии стояла группа «голубых» офицеров.)

А посему, выходит, нацисты ставили задачу для своих целей вполне логичную: наладить поточное производство арийцев Природе вопреки. То есть когда «это» особо не хочется, а зачастую и не можется, когда «голубые» одолевают, лезут изо всех щелей родного фатерлянда и даже проникают в самое святое — в партию.