Дело Рокотова - [3]

Немного успокоившись, он начал глазами и руками пока­зывать на телефоны вокруг, давая понять, что разговаривать опасно. Он был до такой степени напуган, что вести с ним бе­седу по делу было невозможно, тем более в условиях, когда я была совершенно не знакома с материалами. Я ему сказала, что пришла сегодня лишь затем, чтобы уточнить копию обви­нительного заключения и сообщить, что дома все в порядке. Он на миг успокоился и зарыдал снова.

Его предупредили, что он идет на свидание с адвокатом и может взять с собой обвинительное заключение. Это был большой толстый том. Как мы обычно и поступаем в уго­ловных делах, я взяла у него обвинительное заключение. Будучи под рукой, оно всегда облегчает изучение материалов и дает возможность экономить время.

Окончив разговор с Паписмедовым, я по телефону сообщи­ла дежурному, что заключенный "свободен".

Почти у самого выхода из здания я остановилась и заявила сопровождающему меня офицеру:

— Ставлю вас в известность, что я взяла копию обвинитель­ного заключения у своего подзащитного.

Многолетний профессиональный опыт (или какое-то ост­рое чутье) подсказали, что заявить об этом надо, хотя по за­кону я имела полное право взять у подзащитного обвинитель­ное заключение, не уведомляя об этом ни следствие, ни суд.

— Да, конечно. Это ваше право, — ответил офицер очень любезно и быстро добавил, — но все же скажем об этом ге­нералу.

Он быстро снимает трубку и кому-то докладывает, что адвокат намерен взять с собой обвинительное заключение. И, обращаясь ко мне со словами: "Генерал желает говорить с вами", — передает мне трубку.

На другом конце провода генерал, которого я никогда не видела и фамилию которого не знала, приятным басом го­ворит:

— Приветствую вас, Фаина Давидовна! Как долетели? Как самочувствие? Взяли обвинительное заключение? Ну, конечно, это ваше право. Но, знаете, мы решили не выносить его пока отсюда. Получите его в суде, хорошо? Договори­лись?

Когда на второй день, рано утром, я пришла в Мосгорсуд, почти все участвовавшие в деле адвокаты были в сборе. Многие из них знакомились с делом еще на стадии предва­рительного следствия. Но, узнав о моем приезде, пришли повидаться со мной, заодно и помочь мне освоить огром­ное количество материалов. Времени до начала суда у меня оставалось очень мало.

Собравшиеся в специально отведенной комнате адвока­ты были очень разные люди: пожилой Городецкий, защи­щавший мужа Нади Эдлис, абхазца Сергея Попова, был "молодым" адвокатом. Уже в чине полковника, в период "дела врачей", его освободили из органов КГБ как еврея, и он был вынужден поступить в адвокатуру. Замечатель­ный юрист и обаятельный человек Владимир Шафир, защи­щавший свою близкую знакомую Надю Эдлис, в адвокатуру пришел тоже после того, как его в начале пятидесятых го­дов уволили из Прокуратуры Ленинградского военного округа. Не смог удержаться на прокурорском месте в од­ном из районов Москвы и безрукий Саша Клибанер. Руку он потерял во время войны в битве за Москву, однако в разгар кампании против "космополитов" был уволен.

Адвокатами "чистой крови", как называли у нас адво­катов, никогда не работавших в судебно-следственных ор­ганах, кроме меня, был спокойный и умный В. Хейфец; способный, блестящий, но не в меру самоуверенный Влади­мир Швейский, а так же защитник брата моего подзащитно­го и самый молодой из нас — Дмитрий Левинсон. Все они бы­ли озабочены и растеряны.

С первой же минуты настоятельно советуют мне "быть осторожней". Я по-прежнему еще не знаю особенности это­го дела, как и не знаю обстановки, царящей здесь, в Моск­ве, я всех их называю малодушными, на что Саша Клибанер, ехидно улыбаясь, говорит:

— Возьми шестой том, раскрой лист дела такой-то и тог­да поймешь, что происходит.

Я подошла к разложенным на столе толстым томам и в самом первом из них, на первой странице, прочла: "секретно".

В шестом томе, на указанном листе, на государственной гербовой бумаге красовался подлинник Указа Президиума

Верховного Совета СССР за подписью Леонида Брежнева (тогдашнего председателя Президиума Верховного Совета СССР). Этим актом судебно-следственным органам было разрешено, в виде исключения, применить в отношении об­виняемых Рокотова, Файбишенко, Эдлис и других принятый в марте 1961 года Указ, по которому наказание за нарушение правил о валютных операциях повышалось до пятнадцати лет лишения свободы.

Этот закон был издан всего полтора месяца назад, то есть спустя почти полтора года после ареста Рокотова и других. Он грозил им значительно более суровым наказанием, чем тот, что действовал в момент совершения ими преступления.

А ведь всего два года назад с исключительной торжествен­ностью было принято Уголовное законодательство СССР: статья 6 в нем черным по белому устанавливала, что "преступность и наказуемость деяния определяются законом, дей­ствовавшим во время совершения этого деяния. Закон, устанавливающий наказуемость деяния, или усиливающий наказание, обратной силы не имеет".

Почти в самый разгар грандиозной кампании по "укреп­лению советской законности" произошло это открытое и без­застенчивое поругание человеческого права, которое с древних времен у всех народов носило такой естественный и незыблемый характер, — права человека знать, что угро­жает ему за совершение того или иного преступного деяния.