Дело пропавшей балерины - [98]

— Появится возможность навести порядок в бумагах, продолжить прерванные партии.

— Ты же говорил, у тебя секретарша.

— Я нашел ее сестру, думаю, Мира Томашевич…

Рудой махнул рукой:

— Думаю, Мира Томашевич подписала контракт — ты слишком педантичен, чтобы договариваться на словах. Уверен, там нет точной даты окончания ее работы. И осмелюсь предположить — девушка с радостью согласится помогать тебе с бумажной работой, если ты вдруг возьмешься за другое расследование. Или я ошибаюсь?

Вряд ли он ошибался. Георгий Рудой внимательно смотрел на бывшего коллегу. Тарас Адамович сказал:

— В чем суть дела?

— А вот тут, Тарас Адамович, вынужден предупредить: охотно расскажу тебе, и все-таки я уверен, что, выслушав мой рассказ, ты не сможешь отказаться. Предлагаю тебе еще раз все хорошенько взвесить. Если и впрямь захочешь узнать — приходи, и, что тут говорить — я лишу тебя права на незнание. Самое страшное преступление — так он сказал? Это и в самом деле самое страшное преступление.

Марта хлопочет, накрывает на стол, Сильвестр Григорьевич обнимает Тараса Адамовича, предлагает сразу засесть за шахматную доску. Хозяйка останавливает мужа, приглашает гостя к столу, говорит, что хозяин, кажется, не в своем уме, если вместо угощения предлагает двигать фигуры на доске.

Стол ломится от угощений. В огромной макитре — вареники. Сейчас не время для вареников с вишнями, но с начинками Марта любит экспериментировать. По правую руку от него — тарелка с паштетом.

— Из телячьей печенки, — говорит Марта, проследив за его взглядом. Подставляет на стол глубокую миску с любимой колотухой Сильвестра Григорьевича. На других блюдах — запеченные цыплята, галушки, брынза, сырные клецки, тушеная тыква и капуста. Между кушаньями краснеют маринованные томаты — не зря, вероятно, Марта выдумала какой-то особенный рецепт и теперь имеет возможность похвастаться. Гречневые голубцы и пышки, коржи и пироги, рыбные крученики и творожная бабка.

Бывший следователь поискал глазами легендарное блюдо хозяйки — пирожки с калиной — может, спрятались за макитрами и тарелками? Сильвестр Григорьевич улыбается, говорит, что еще немного и будет готово главное кушанье — молочный поросенок.

Тарас Адамович забывает о пирожках, слушает щебет Марты о томатах, пробует. И вправду вкусные, с горчинкой, но сладкие. Марта сообщает, что никогда не выдаст ему секрет, но почти сразу перечисляет все составляющие. Он сидит напротив сестер. Они похожи и в то же время не похожи. Мира чуть выше, серьезней. Вера более хрупкая, с темными волосами, удивительным разрезом грустных голубых глаз. Однако в этих глазах, где-то глубоко-глубоко, сияют лукавые искорки, едва заметные за дымкой печали. Странное сочетание.

Марта благодарит, заверяет: не сомневалась, что Вера вернется. Девушки улыбаются. Мира — счастливо. Вера — механически. Интересно, что там со второй девушкой, Натальей? Сильвестр Григорьевич рассказывает о пасеке, нахваливает мед. Расспрашивает друга о городских новостях, Марта — о визите императора. Он что-то отвечает, однако мысли его заняты другим. Он думает о Вере Томашевич.

Хозяйка дома заваривает кипятком душистые травы. Кажется, он нигде не пил такого чая, как у Марты. Удивительный чай, с чабрецом и мятой. Других трав ему распознать не удается, а Марта не спешит открывать свои колдовские секреты. Вера с теплой чашкой душистого напитка стоит у окна, смотрит, как кружатся в воздухе первые в этом году снежинки. Может быть, сейчас они кружатся и над Киевом.

— Как вы себя чувствуете? — задал Тарас Адамович Вере банальный вопрос, на который она, вероятно, отвечала уже сто тысяч раз.

Она чуть медлит, потом произносит:

— Не знаю… Как-то. Что с ними будет?

Он понимает: она спрашивает о Щербаке и Корчинском. Однако бывший следователь не уверен, что именно девушка хочет услышать в ответ.

— Суд. Возможно — Сибирь. Точно не знаю.

— Приговоры будут одинаковыми?

— Не обязательно. Возможно, Корчинскому грозит более суровый. Марьяна… — объяснил Тарас Адамович.

Она молчала. Он спросил:

— Почему вы поинтересовались?

— Не знаю, как объяснить. Думаю об этом постоянно. Мне не сложно понять мотивы Яся — у него была личная неприязнь ко мне или Назимову, наверное — к Марьяне. Может быть, это мы виноваты в том, что случилось?

— Нет, Вера. Виновный всегда тот, кто совершает преступление.

Она смотрела в окно, будто не слыша его.

— Почему вы спросили?

Бывший следователь отставил чашку, которую до этого держал в руках.

— Не знаю. Просто думаю, что если кто-то совершает преступление по личным мотивам — это… это можно понять как-то… по-человечески. Возможно, мне не следовало насмехаться над ним, не позволять Назимову… Марьяна могла быть излишне сурова с поклонниками, которых не считала… достойными. Но когда кто-то запирает тебя в подвал, хотя не имеет никакого мотива лично против тебя… Понимаете, Олег был мне другом. Он рассказывал смешные истории, помогал делать грим. Мы вместе ходили на каток, гуляли в Шато де Флер. Это были не романтичные отношения, нет, но… Зачем он это сделал? — спросила она, обратившись к Тарасу Адамовичу. И, не ожидая ответа, продолжила: — Когда кто-то совершает преступление без личной ненависти к тебе — вот что страшно.