Дело покойника Свина - [3]

Мы стояли под моросящим дождиком, и полученное утром письмо совсем вылетело у меня из головы. Питерс был заурядным, мало симпатичным мерзавцем, и сейчас его обычно, спокойно хоронили. Всего-то и дела!

Однако, когда священник бормотал последние слова обряда, случилось нечто странное. Поразило меня это так, что я весь дернулся и чуть было не ткнул в бок Лагга.

Уже в двенадцать с небольшим лет Свин имел несколько отвратительных привычек, одной из которых было необычайно громкое откашливание. Начиналось оно с какого-то душераздирающего хрипа, а заканчивалось чем-то, напоминающим сдавленную икоту. Не могу описать точнее, но звук был очень характерный и больше я его ни от кого в жизни не слыхивал. За двадцать лет я успел позабыть этот звук, но когда мы уже поворачивались, чтобы расходиться от могилы, в которую опустили гроб, я услышал его совершенно отчетливо. Свин представился мне настолько живо и пугающе, что у меня волосы на голове зашевелились. Я испуганно огляделся по сторонам. Кроме могильщиков, священника, причетника, Лагга и меня, на кладбище оставалось четыре человека, каждый из которых выглядел вполне невинно.

Слева от меня стоял симпатичный солидный мужчина, а за ним девушка в трауре. На лице у нее было выражение не столько скорби, сколько скуки, и, заметив мой любопытный взгляд, она улыбнулась мне. Я поскорее перевел взгляд на пожилого господина в цилиндре, принявшего позу, которая вообще-то должна выражать глубокое горе, но в данном случае была, мягко выражаясь, малоубедительной. В моей жизни редко кто с первого взгляда производил на меня такое отталкивающее впечатление. Седые закрученные усики его поблескивали под дождем.

Впрочем, я перестал обращать на него внимание, как только сообразил, что четвертый человек из оставшихся еще на кладбище — это Джилберт Уиппет. Похоже, что он минут десять стоял рядом, но я заметил его только теперь, что очень характерно для Уиппета.

Мы с Уиппетом учились в Ботольфс Эбби, только он был чуть-чуть младше. Когда меня перевели в другую школу, через некоторое время туда же перевели и его. Я не видел его лет двенадцать или четырнадцать, но, если не считать того, что он, как и следовало ожидать, вырос, он совсем не изменился.

Описать Уиппета так же просто, как описать воду или внезапный звук в ночи. Он неопределенен — и это не только его единственная характеристика, но, пожалуй, его сущность. Как он выглядит, не знаю, за исключением того, что у него должно быть, из общих соображений, какое-то лицо, ну, а если бы не было, это уж было бы отличительной приметой. На нем был серовато-коричневый плащ, сливавшийся по цвету с окружающими кустами, и смотрел он на меня неопределенно, но все-таки словно бы узнавая.

— Уиппет! — воскликнул я. — Что ты тут делаешь?

Он не ответил, и я автоматически поднял руку, чтобы ущипнуть его. Прежде он никогда не отвечал, пока его не ущипнешь, а сила привычки — великое дело. К счастью, я вовремя остановился, сообразив, что за годы, прошедшие с нашей последней встречи, он, несомненно, приобрел нормальные гражданские права. Не знаю почему это вызвало у меня раздражение, и я строго спросил:

— Уиппет, почему ты приехал на похороны Свина?

Он заморгал, и я вспомнил, какие у него круглые светло-серые глаза.

— Я… просто… получил извещение, по крайней мере, мне так показалось, — робко ответил он своим хорошо знакомым мне хрипловатым голосом, всегда звучавшим так, словно Уиппет сам не очень уверен в том, что говорит. — Я… понимаешь… оно пришло сегодня утром, вот посмотри…

Порывшись в кармане, он вытащил листок. Я понял, что это, еще раньше, чем начал читать. Родной братец этого письма лежал у меня в кармане.

— Странно, правда? — сказал Уиппет. — Особенно об осе — так как-то необычно. Вот я… вот я и приехал.

Его голос, как я и ожидал, перешел на шепот, а вместе с его последними звуками испарился и Уиппет — не то, что невежливо, а так, как незаметно расплывается туман или еще что-нибудь в этом роде. Листок он оставил у меня в руках по ошибке — в этом я не сомневаюсь.

Я брел с кладбища, замыкая поредевшую процессию. Когда мы уже вышли на дорогу, симпатичный солидный мужчина, на которого я еще раньше обратил внимание, оказался рядом со мной. Задать вопрос, вертевшийся у меня на языке, было не так-то просто, и я раздумывал, как сформулировать его, чтобы никого не задеть, когда он внезапно сам пришел мне на помощь.

— Печальное событие, — произнес он. — Совсем еще молодой человек. Вы были хорошо с ним знакомы?

— Не знаю, — ответил я, понимая, что звучит это по-идиотски, и чувствуя на себе его удивленный взгляд.

Мужчина был, между прочим, довольно крупный, лет, наверное, чуть больше сорока, с круглым энергичным лицом.

— Дело вот в чем, — сказал я. — Я ходил в школу с одним Р. А. Питерсом и, когда утром просматривал «Таймс», мне пришло в голову, что я все равно еду в эти края и мог бы зайти сюда.

Он ласково улыбался мне, словно догадываясь, что я знаю чуточку больше, чем говорю, а я продолжал бормотать:

— А вот теперь, когда я здесь, мне кажется, что это не те похо… Я хочу сказать, что это, наверное, какой-то другой Питерс.