Дело огня - [65]

ниже, и разрубили бы коленные чашечки. Старые шрамы, белые уже. А вот недавний: кто-то из позавчерашних соратников тыкал в господина инженера трехгранным штыком. И не так вы вольнодумны, сударь, как я решил было, посетив ваш дом. Вон, амулетик на шее носите. Интересно, что у вас зашито в этом омаморибукуро[101]? Может, и не амулет — а по европейской моде локон с головы возлюбленной?

— Эй, Асахина-сэнсэй, а скажите — английские женщины каковы?

Инженер улыбнулся.

— Очень вежливы, на свой лад, конечно. Чрезвычайно решительны и практичны.

— Как госпожа Мияги?

— Нет, она больше похожа на американку. Англией управляет женщина, Фудзита-сэнсэй, и английские женщины берут с нее пример… Знаете, там в ходу поговорка — железная рука в перчатке из бархата. Американки не считают нужным прибегать к перчаткам из бархата. Во всяком случае, в Сан-Франциско. Говорят, на другом побережье дело обстоит иначе, но я пробыл там слишком недолго и был лишен женского общества.

— Бьюсь об заклад, вам его в Англии хватило с лихвой! — засмеялся инспектор.

От горячей ли воды раскраснелся головорез Тэнкэн?

— Да, если моему покровителю удавалось оторвать меня от книг и вытащить в салон — я себя чувствовал как актер саругаку[102]. В Англии придают значение происхождению — и то, что я, по их меркам, дворянин, открывало для меня довольно высокие двери… Часто расположение англичанки означает и расположение ее мужа. Лорд Саммерли, мой покровитель, хорошо в этом понимал. Но кто думает, что женщина, свободно принимающая мужчин или ездящая на такие приемы, доступна — тот совсем не знает Англии. Находить самурая очаровательным кавалером — это одно. Находить его возможным женихом — другое. На этом рынке за меня не дали бы и горсти бобов. Все, на что я мог рассчитывать, — это милый разговор или танец. И то если партнершу не смутит мой рост. Конечно, европейские танцы выглядят так, словно мужчина вот-вот повалит женщину на пол. Но танец заканчивается — и веер снова между вами, неприступный, как крепостная стена… — инженер фыркнул. — Мне еще объяснили, что вальс в Англии танцуют медленнее, чем на континенте — и до непристойности пристойно.

А время, проведенное за морем, все-таки сказалось. Теперь для Тэнкэна континент — Европа, а не Срединная держава.

— Но ведь есть и… черный рынок.

— Да, есть, — инженер улыбнулся несколько… печально? — И там, где жен не распинали за измену, он ничуть не больше, чем был у нас до войны. Мне предлагали связь. Но вступить в нее — значило унизить себя ложью. Есть люди, которые могут улыбаться в лицо человеку, с чьей женой спят, — я бы не смог. А еще это значило принять роль потешной азиатской куколки.

— Боюсь, англичане из-за вас будут ожидать от всех самураев такой же добродетели.

Асахина расхохотался.

— Порочным мужчинам в Англии приходится туго, господин инспектор. Из сил выбиваются, бедняги, оправдывая репутацию пожирателей сердец. Как начинающая гейша не может отказаться от визита, так и светский лев гоняется даже за теми юбками, которые ему и даром не нужны. Ах, Фудзита-сэнсэй, тамошние нравы и вполовину не так плохи, как о них говорят одни, — и вполовину не так хороши, как их хвалят другие.

— Это можно сказать про что угодно. Даже про здешнюю кухню.

Но не про здешние обычаи. И не про здешнюю манеру подслушивать. Шумят уж очень, хуже, чем мальчик Асахины. Впрочем, шуметь могут и нарочно.

Взгляд инженера погрустнел.

— Может быть — хотя я слабо на это надеюсь, — прививка английских нравов сделает наших мужчин более отважными.

— Вы хотите сказать, что европейцы храбрее нас?

Асахина кивнул.

— Ненамного, и не в том, о чем вы, наверное, подумали. Из меня с пеленок делали человека, способного без колебаний снести голову ближнему и выпустить потроха себе… — инженер употребил не деликатное «сэппуку», а грубое «хара-о киру». — И сделали. А потом Кацура-сэнсэй и Сакамото-сэнсэй много бились над тем, чтобы научить меня отважно мыслить. Они бились не только надо мной — но со мной у них хоть что-то получилось. Когда мысли приводят японца к тому, что нужно переменить свою жизнь — японец скорее отбросит мысль, чем переменит жизнь, даже если это безмыслие погубит его и близких. Год назад мне пришлось убивать людей, с которыми мы вместе меняли жизнь, — только потому, что перемена завела их мысль в новый тупик, и они, испугавшись, предпочли отбросить ее и тем обречь на смерть себя и многих других. Мы убиваем друг друга потому, что не отваживаемся друг с другом спорить.

Инспектор фыркнул.

— Нас слишком много на островах. Последние два столетия между нами и смертью стояла только традиция. Мы двигались, как ваш паровоз — по рельсам, — и так жили. Не очень хорошо жили, но все-таки жили. Потому что были предсказуемы, понятны друг другу. Возможность разговаривать, личные убеждения — плодят непредсказуемость на каждом узле.

Он потрогал рубашку. Почти высохла. Хорошо.

— Если помните, Асахина-сэнсэй, многие из ваших коллег старшего поколения пошли убивать и жечь именно потому, что не могли вынести крушения картины мира, где Ямато была центром, а варвары — недоразумением.