Дело об утонувшей кассете - [4]

Мама у нас вообще идеалист-романтик. Вот уже двадцать лет она безуспешно пытается наставить нас с сестрой на путь истинный. С появлением Манюни процесс нашего воспитания был приостановлен. Она даже перестала плакать о нашем папашке, который завел себе новую семью десять лет назад, и все свои надежды сосредоточила на внучке. Но Манька оказалась еще более крепким орешком, чем в свое время мы с Санькой. Заставить ее делать что-нибудь против ее желания практически невозможно. А желает она пока только танцевать, наряжаться и корчить рожи перед зеркалом. Единственное, что может отвлечь ее от этих занятий, — кассета с «Титаником», которую она смотрит как завороженная. К одиннадцати «Оскарам» Камерон вполне может добавить еще один — номинация за лучшее успокаивающее средство для детей двух с половиной лет.

Сашка с Андреем наконец ушли из кухни, , и я в унынии принялась шарить по холодильнику. На полноценный ужин настроения не было. Поэтому, воспользовавшись тем, что мама сражалась с Манькой, пытаясь приохотить внучку к интеллектуальным занятиям, я ограничилась традиционным меню: кофе с сигаретой и бутерброд.

События сегодняшнего дня фрагментами проносились в голове. От этого занятия меня отвлекла Саша, — пришла пообщаться с любимой сестрой. Суть общения сводилась к просьбе написать реферат по культурологии — «что-нибудь про Питирима Сорокина, но не так много, как в прошлый раз».

Постепенно на кухне собралось все наше семейство. Обычно мы сидим долго, но сегодня все были какие-то замотанные, поэтому посиделки вышли по сокращенной программе. Сашка понесла Маньку укладываться. Этот процесс сопровождался воплями и настойчивыми криками: «Баба Ле-на!!!» Обычное дело. Нормальный сумасшедший дом — невыносимый и любимый одновременно.

Я забралась в свой закуток — угол большой комнаты, отгороженный сервантом. Там впритык друг к другу умещались стол, кресло и книжные полки. Все это использовалось как по назначению, так и для хранения всяких ценных вещей, непочтительно именуемых мамой «этот твой хлам».

Ничем серьезным заниматься мне не хотелось, поэтому я потянулась за альбомом с фотографиями. Фотографий у нас в доме великое множество: в альбомах, коробках, пакетах и просто россыпью, на которых запечатлены мною студенческие вечеринки и домашние праздники, портреты родственников и многочисленные снимки Манюни.

Я люблю смотреть фотографии. А для таких случаев, как сегодня, у меня припасен особый альбом. В нем хранятся фотоснимки из «Искорки». Есть под Зеленогорском такой райский уголок, с которым у меня связано четыре года жизни. Ровно четыре лета во время каникул я работала в «Искорке» вожатой. Этот далеко не бедный лагерь ничем не напоминал тот, где прошло мое собственное пионерское детство. Детям и взрослым здесь были обеспечены невиданные по тем временам условия. Трехэтажные каменные корпуса, йогурты к ужину, черешня к полднику, компьютерные приставки в качества призов за победу в конкурсах. У меня, например, впервые в жизни была собственная комната.

Однако самым большим потрясением для меня стали дети. Особого пристрастия к педагогике я никогда не испытывала, и моя лагерная эйфория объяснялась вовсе не тем, что во мне внезапно проснулся талант Ушинского или Сухомлинского. Дело было не в педагогике, а в том невероятном потоке любви и симпатии, который внезапно хлынул на меня.

В лагерь я уже три года не езжу, но до сих пор, перебирая фотографии, улыбаюсь, потому что ко мне хоть на чуть-чуть возвращается спокойствие и безмятежность самого лучшего в моей жизни времени.

Но сегодня даже это испытанное средство не срабатывало. Я перебирала фотки с забавными детскими мордашками и ловила себя на том, что думаю о своей работе в агентстве, о пасьянсе, который зачем-то сошелся, и, конечно, про Голяка. Такое ощущение, что про этого бандюгана мне теперь до конца жизни думать придется.

«Все, стоп», — сказала я себе. В конце концов, человек должен быть хозяином своих мыслей. Ну-ка попробуем еще раз! Так, это мы после «Аленького цветочка» — спектакля, имевшего бешеный успех благодаря чудищу, бесподобно сыгранному моим любимчиком Лехой Смирновым. Это наш поход, это я у снежной крепости, а это…

Тут я почувствовала, что у меня темнеет в глазах — с фотографии широко и приветливо улыбался Голяк. Сначала я подумала, что моя нервная система не выдержала ежедневного общения с криминальным миром и я просто рехнулась. Потом я осознала, что это не галлюцинация, и испугалась, еще больше. Но уже не страх, а настоящий ужас и безысходная тоска навалились на меня, когда я поняла, что человек с фотографии — тот, кого я встретила сегодня в агентстве и кого не сегодня-завтра объявят в федеральный розыск, — это отец Кирилла Арсеньева.

Оба они глядели на меня с фотографии, сделанной в родительский день после дружеского футбольного матча, в котором принимали участие дети и папы. В голове у меня закружилось. Но вместо того чтобы потерять сознание, я вспоминала…

* * *

Впечатления от первого в моей жизни лагерного лета были весьма пестрыми. Из тридцати мальчишек больше половины ездили сюда чуть ли не с детсадовского возраста. Они были яркими, талантливыми, раскованными. Чего стоил один Леха Смирнов, который танцевал как бог и мог сыграть любую роль. Среди такого скопища талантов легко было затеряться не только ребенку, но и взрослому. Тем более что мой напарник Сергеич был личностью легендарной. Он имел гигантский по сравнению со мной опыт лагерной жизни. Сергеич ездил в «Искорку» уже семь лет и имел в запасе неимоверное количество игр, развлечений и приколов, жертвами которых легко мог стать любой.