Дело об украденном перстне - [45]

— Это танец был такой, фокстрот, — шепотом пояснила Лешка своим спутникам.

А Жан-Жак продолжал:

— И еще у тебя была любимая песня. Ах, я забыл, какие в ней были слова.

Француз огорченно покачал головой, а Маргарита Павловна вдруг запела низким красивым голосом:

Цветок, твой дар, храню я,

И помнят лепестки

Печаль прощанья, нежность поцелуя,

Тепло твоей руки.

— Да-да, это та самая песня. А еще, помнишь, «Мишка, Мишка, где твоя улыбка?», — смешно пропел он сам.

— Смотрите, а вот и пруд. Все такой же. Мы тут гуляли, сюда доносилась музыка с танцплощадки. И вальс-бостон, и падеграс… И Ив Монтан пел — прошептала Маргарита Павловна и Прижала руку к сердцу. — Боже мой, неужели все это когда-то действительно было?! Ведь с тех пор я ни разу здесь не была: все собиралась, собиралась, да так и не смогла себя заставить прийти сюда. И не надеялась даже, что мы снова окажемся здесь вместе.

Жан-Жак взял ее под руку, и они медленно побрели дальше.

— А это что? — спросила Лешка, указывая на обнесенный железной оградой парк.

Это усадьба графа Шереметева, — ответила Маргарита Павловна. — Но в те годы здесь был Музей творчества крепостных.

Верно! — воскликнул Венечка. — . Мы сюда всем классом на экскурсию ездили. Только мы тогда с другой стороны подъезжали. Я и не знал, что сюда от выставки пешком дойти можно. Это музей-усадьба «Останкино». Нам столько всего интересного понарассказали!

Какой красивый дом! — воскликнула Лешка.

Это не дом, — принялся с жаром объяснять Венечка. — Это целый дворцово-парковый ансамбль. Здесь театр был, один из первых и самых лучших в России. В нем Прасковья Жемчугова пела, ну, которая «Крепостная, актриса», а граф Шереметев на ней женился. Это сейчас единственное в России здание конца восемнадцатого века, где был театр. Здесь и сцена сохранилась, и фойе, и зрительный зал… Вы, наверное, сюда тоже на экскурсии ходили?

Маргарита Павловна покачала головой:

— Да нет, мы сторонились людных мест. Мы гуляли в основном в парке, поскольку здесь было малолюдно. От центра это тогда было далековато. И потом, нам хотелось быть вдвоем, а не тратить отпущенное нам короткое время на экскурсии. Это потом мы по разным музеям вволю находились. Но уже не вместе, — с горечью сказала она.

— А я терпеть не могу музеев, хоть и приходится иногда их посещать, — заявил Ромка. — А тут вообще-то красиво, — признал он.

— Здешней дубраве лет двести, наверное, — сказала Маргарита Павловна и обратилась к Жан-Жаку: — Пойдем поищем наш дуб.

— Это наше любимое дерево. Мы под ним не один раз от дождя скрывались; — пояснил француз.

— У него была такая густая крона. Интересно, каким он стал теперь? — Маргарита Павловна пошла немного быстрее.

— Ваш дуб на территории усадьбы, да? — загорелся Ромка.

— Да нет, мы не рискнули бы внутри ничего делать. Это было опасно, — как-то загадочно ответил Жан-Жак.

Они прошли мимо главных ворот, обошли всю усадьбу и приблизились к ее левому краю.

— Вот наш дуб, — грустно сказала Маргарита Павловна, указывая на огромный пень недалеко от ограды.

Ее спутник заметно растерялся, но потом быстро взял себя в руки.

— Так и что же? Деревья тоже не вечны. Значит, он уже прожил все свои триста лет» Зато рядом вон сколько новых выросло! А то, что пень остался, это хорошо. Это ориентир. Значит, нам не придется долго искать ваше сокровище. — И Жан-Жак вдруг заговорщицки подмигнул ребятам.

Ромка влез на пень и сверху вниз посмотрел на своих друзей. «А я что вам говорил!» — выражал он всем своим видом.

— Итак, три шага от дуба: вперед, и один влево, — проговорил Жан-Жак, приближаясь к ограде.

Он достал из сумки большой хозяйственный нож и просто сказал:

— Вот, позаимствовал у Даши. Вместо лопаты. А тогда мы воспользовались финкой.

Помнишь, Рита?

Маргарита Павловна кивнула.

— Мы ее здесь же, неподалеку, нашли.

Какой-то бандит потерял. Ручка у нее была красивая — цветная и полосатая.

— А что такое «финка»? — спросила Лешка.

— Ты не знаешь? Да откуда оке тебе это знать? Финки — это самодельные ножи, холодное оружие бандитов и хулиганов. — И Маргарита Павловна вдруг озорно пропела:

Когда я был Мальчишкой,

Носил я брюки клеш,

Соломенную шляпу,

В кармане — финский нож.

И тут же как-то сразу сникла, а потом и грустно сказала:

— Мы тогда не бандитов, а совсем других людей боялись.

А Жан-Жак ножом расчистил от травы место у забора и начал рыть землю.

— Если здесь не производились никакие работы, то мы ее должны отыскать — бормотал он. — Мы же ее неглубоко закопали.

Сверху мы положили красный кирпич и чуть-чуть присыпали землей. Но время стерло все метки. Придется, видимо, хорошенько потрудиться…

Жан-Жак продолжал копать, а Ромка забежал сначала с левой, потом с правой стороны и, присев на корточки у появившейся небольшой ямки, нетерпеливо спросил:

Может быть, помочь?

Не надо. Я сам, — отказался француз.

Но для Ромки ожидание было нестерпимым, и он снова вскочил на пень. Остальные молча наблюдали за работой пожилого джентльмена.

Внезапно они услышали скрежет ножа, наткнувшегося на что-то твердое. Жан-Жак обрадовался и, обернувшись, радостно взглянул на Маргариту Павловну. Та подошла ближе. Он обвел ножом контуры какого-то прямоугольного предмета, поддел его, и в руках у него действительно оказался большой, сырой, с обсыпающимися от времени краями красный кирпич.