Дело об убийстве Рощина-Инсарова - [3]

Когда человека оправдывают или обвиняют, – никаким «быть может» нет места. А там, где не было суда, гласного рассмотрения дела, – всегда есть место для предположений:

– Быть может, это ошибка!

Специалистам-экспертам с их знаниями, опытом, честь и место на суде. Они хорошие советчики. Но ответ по судебным делам должен давать суд.

Только суд, выяснивший, осветивший все подробности, все причины катастрофы, взвесивший тщательно вопрос о виновности, – имеет значение, успокаивающее общественную совесть, глубоко житейски-поучительное.

Сомнение – это тяжкий туман, который остается после таких дел. Ему не должно быть места. А дело, прекращенное не вследствие приговора, а вследствие только отзыва экспертов, всегда оставит после себя туман, сомнение.

Вся эта страшная история произошла почти на моих глазах. Я знал все ее детали, все подробности. И на моих глазах разыгрался этот роман без конца, – но со страшным эпилогом.

Увлекался ли покойный Рощин г-жой Пасхаловой?

– Хоть бы пригласили что-нибудь интересное!

Это был первый отзыв Рошина о приглашенной в труппу г. Соловцова новой артистке, г-же Пасхаловой.

Г-жа Пасхалова дебютировала с огромным, – прямо – с колоссальным успехом.

Петербуржцы, видевшие ее в «экзотическом» репертуаре литературно-артистического театра, – не узнали бы г-жи Пасхаловой. С артистами это бывает. У многих артистов есть города, где они «не могут играть». Здесь ее что-то давило, там она развернулась и играла, например, Маргариту Готье [5] так, что публика цепенела в потрясающих местах драмы. Это была другая артистка!

Все были поражены, Рощин больше всех:

– Какая артистка! Какая артистка!

Увлекающийся, с пылким воображением, он уже ставил ее «выше Дузэ, выше Сарры Бернар».

Они играли вместе «Защитника» [6] . Рощин, действительно, никогда так хорошо не играл, с таким увлечением.

– Да я другим человеком на сцене себя чувствую! Я никогда так не играл.

«Артистический роман» начался.

Рощин утром с дрожью брался за газеты:

– Что пишут о Пасхаловой?

К счастью его, рецензии все были восторженные, и ничто не выводило его из радужного настроения.

Теперь уже все в «неинтересной новой актрисе» приводило Рощина в восторг.

– Представь себе, я на репетиции сказал, где хочу взять себе квартиру. Отличную квартиру нашел, три дня бегал. А Пасхалова услышала, пошла да и взяла эту квартиру себе. «Зачем, – говорит, – вам такая удобная квартира?» Ну, разве не прелесть?

Если уж человек начал восторгаться теми неприятностями, которые ему делает женщина, – значит, первая глава романа пишется.

Оставалась ли г-жа Пасхалова равнодушна к этому поклонению Рощина?

Не думаю. Горячие похвалы такого известного артиста, знаменитости, общепризнанного таланта, не могли оставлять ее равнодушною. Ей, несомненно, было это и приятно, и лестно.

Они немножко, но совершенно искренно льстили друг другу и привыкали к этому. Их сближали эти взаимные восторги.

Она благодарила его:

– Только благодаря вам я могла так провести эту сцену!

Он восторгался:

– Как вы играли! Если б вы знали, – как вы играли!

К тому же Рощин бросил кутить, – г-жа Пасхалова его спасала.

В женском сердце живет эта потребность кого-нибудь «спасать». Они спасают слепых котят, щенят, талантливых, но беспутных людей, безразлично кого, – но непременно «спасают».

Спасти талант, – разве это не лестно для женщины?

– Рощин бросил кутить!

– Представьте!

– А как он теперь работает?! А! И все «из-за Пасхаловой».

Быть может, ради спасения и позволила несколько большую близость г-жа Пасхалова, эта скромная, очень уединенно, вдали от всех жившая, женщина.

Как далеко зашла эта близость?

Рощин до последнего дня жил вместе, на одной квартире, с какой-то хористкой, – и это знал весь театр.

Согласитесь, что ни одна женщина не потерпела бы этого, если б между нею и человеком что-нибудь было, кроме увлеченья, увлеченья, быть может, сильного, но все еще держащегося только на «артистической почве». В самый разгар этого «артистического увлеченья» появился муж.

Ревнивый, подозрительный. Это самое больное место трагедии. К этому увлеченью, еще чистому, трепетному и робкому, он прикоснулся грубыми руками и сразу испачкал его грязными подозрениями.

С этого момента все идет нехорошо, странно.

Г-н Малов «сразу заметил», что его жена увлечена Рощиным… и отправился спрашивать г. Соловцова, когда он разрешит ей ехать в обещанный отпуск.

На моих глазах разыгралась одна закулисная трагикомедия. У известной певицы, г-жи Угетт [7] , был муж, теперь уже умерший. Он боготворил свою жену и дорого купил свое счастье: убил на дуэли соперника. В «Фра-Дьяволо» [8] тенор должен был поцеловать г-жу Угетт, игравшую Розину.

– Я не позволю моей жене целоваться! – объявил на репетиции «г. Угетт».

Фамилия этого злосчастного инженера была как-то иначе, но его звали по фамилии жены: мужья знаменитых актрис выходят за своих жен замуж. Даже маркиза де-Ко звали «маркизом де-Патти». [9]

– Что вы? Как не позволите?! – заспорил режиссёр.

– А так и не позволю. Стану в кулисе с револьвером, – и если этот господин позволит себе поцеловать мою жену, – пущу ему пулю в лоб.

– Да ведь по пьесе нужно!